Токутоми Рока - Куросиво

Вскоре приехала с визитом Киёко Китадзима. Потом явился кандидат в зятья к одному из влиятельнейших лиц государства Сугимото, потом известный своим ум см высокопоставленный чиновник Асихара.

Посетители приезжали один за другим – оставалось только удивляться, откуда они прослышали, что граф сегодня на даче? Намеченный утренний отдых в конце концов так и не состоялся. Любивший поговорить граф Фудзисава беседовал с каждым гостем, и когда спохватился и уселся в экипаж вместе с Сугимото и Тобоку, чтобы ехать в Мукодзима, был уже час пополудни.

Мукодзима вся в буйном цветении зеленой листвы. Наливаются в садах сливы; отцвели пионы, осыпались глицинии, а ирисы еще не раскрылись.

Но владельцы карет съезжаются сюда вовсе не для того, чтобы любоваться цветами; не привлекает их здесь и карточная игра – излюбленное занятие, если не считать шалостей с женщинами; не собираются они и красоваться величием собственного духа, ведя за чаркой сакэ возвышенную беседу о героях древности. Ничего подобного. Утомленные государственными заботами, они позволяют себе немного рассеяться здесь. Именно для этого обходительный барон Хияма пригласил в нынешнее воскресенье на свою тихую уединенную дачу в Мукодзима министров и некоторых близких друзей.

Дача – изящное строение, окруженное живой изгородью из колючего кустарника – стояла у подножия холма. Отсюда, правда, не видна была вершина Фудзи, встающая над белыми плечами парусов, скользящих по реке Сумида, зато в каждом стебле бамбука, в каждом камне на дорожках усадьбы сказывалось искусство эдоских садоводов, и сад, пусть не заслуживающий названия обширного, давал возможность насладиться прелестью всех четырех времен года. Короче говоря, это была весьма комфортабельная загородная вилла, вполне пригодная для того, чтобы хозяин мог наслаждаться природой и изливать здесь свое поэтическое сердце, когда у него выдавалась свободная от государственных дел минута.

Дощечка с надписью «Приют отшельника», висевшая у ворот, была начертана кистью знаменитого каллиграфа, а парные надписи у входа в сад – «Ветер в бамбуке – звучащая картина» и «Вода в камнях – лютня без струн» – являлись, по всей видимости, собственноручным творением известного художника. Мы не беремся утверждать, что хозяин дачи был любителем антикварных редкостей: бесспорно одно – изысканное изящество виллы позволило бы ей служить достойным приютом поэта.

В последнее время в моду вошло все европейское – европейская пища, европейская одежда, европейские вина, европейские постройки – все, от малого до большого, могло быть только европейским. Но даже самим законодателям этой моды она, по-видимому, несколько надоела. Во всяком случае, угощение сегодня хозяин устроил совсем в ином духе. Вино – настоящее японское сакэ, закуски – из ресторана Яомацу; и хозяин и гости – без церемоний, в кимоно без хакама. Из Янагибаси были приглашены и гейши – ведь без них обойтись невозможно, – но всего трое; молчаливые, ловкие, они скромно и умело прислуживали гостям за едой, отложив в сторону свои сямисэны. Гости наслаждались музыкой в исполнении барышни Кинуко – единственной дочери и самого драгоценного из сокровищ хозяина; она сыграла пьесу на кото.

Разговоры о политике, разумеется, находились под строжайшим запретом. Не надо споров, гости должны пить, беседовать и смеяться. Рыба, поданная после закуски, вызвала всеобщие похвалы, и собравшиеся пришли в отличное расположение духа. Гостями барона Хияма были – граф Нандзё, граф Кавабата, граф Осада, граф Коминэ, виконт Хара, граф Хисида, граф Сираи. Киносита и Нагакура не смогли принять приглашения из-за неотложных дел, зато, хоть и с опозданием, прибыл сам граф Фудзисава в сопровождении Тобоку и Сугимото, а вскоре доложили и о приходе виконта Угаи, члена Палаты Гэнро, причем виконт объяснил, что случайно проходил мимо, услыхал оживленные голоса и решил заглянуть. В душе барон Хияма обругал этого нахала, но, будучи человеком разумным и рассудив, что завоевать расположение Угаи, значит принести пользу кабинету, а следовательно – послужить на благо Японии, он приветствовал незваного гостя любезной улыбкой. Когда же, немного, спустя, к собравшимся присоединился пронырливый Отохая, тоже отдыхавший, по его словам, по соседству на даче – в зале стало уже многолюдно.

Раздвинули фусума, разделявшие надвое зал во втором этаже; с деревьев, покрытых пышной зеленью, падали в чарки с вином зеленые листья, благоухающий ароматом роз ветерок обвевал разгоряченные вином лица. Лето уже вступило в свои права; оно чувствовалось и в цветах подсолнечника, вытянувшихся живой оградой, и в красных и белых азалиях и в криках лягушек; природа быстро приходит в себя после недолгого опьянения грозами весны: в противоположность природе, собравшиеся в зале с каждой минутой хмелели все сильней и сильней. И хозяину и гостям предстояло вторично пировать сегодня вечером на даче у Одани, и поэтому – вначале они пытались воздержаться от сакэ и больше поглядывали на бокалы, чем пили. Но количество осушенных чарок все росло. Первым захмелел толстый рослый граф Коминэ, похожий на Кинтоки из Дайдзинкоку. [127]Граф Сираи уже приставал к Осада, вызывая его помериться силой рук. Виконт Хара вцепился в Отохая и читал ему целую лекцию о европейской драме.

Граф Кавабата, окружив себя гейшами, напевал песенку собственного сочинения, а граф Фудзисава, в самом безмятежном расположении духа – куда делись тучки, омрачившие было сегодня утром его горизонт, – не выпускал из руки чарку, и чем больше ему подливали, тем веселее становилось у него на душе.

День угасал, а веселье в зале все разгоралось. Порядок мест постепенно нарушился, чарки перемешались, гости сидели кто группами, кто поодиночке. Граф Фудзисава прислонился спиной к перилам балкона, курил сигару, поглядывая на висевшую в нише картину – сокровище и гордость хозяина, – представлявшую собой надпись из семи иероглифов, семи шедевров каллиграфического искусства – «Прозрачна белизна цветенья сливы, а ивы зелень глубока», – и с увлечением спорил с поэтом Тобоку и с хозяином дома о том, какая поэзия выше – Танская или Сунская.

Граф Кавабата играл в «го» [128]с Сугимото – борьба шла не на жизнь, а на смерть, а виконт Утаи, уничтожая одну за другой маринованные китайские сливы, следил за игрой и поддразнивал:

– Воевать вы, Кавабата-кун, мастер, а вот по части «го» слабоваты!

Граф Сираи беседует с графом Коминэ на южном диалекте, звучащем так причудливо, что впору приглашать переводчика; они обсуждают, что лучше украшает сад – розы или золотые рыбки; виконт Хара, не смущаясь отсутствием слушателей, громко декламирует выученный недавно отрывок из пьесы «Цветок в горшке» и явно наслаждается собственной декламацией. Граф Хисида, сняв с полочки в нише фарфоровую статуэтку барсука, держит ее в руке, мысленно сравнивает с собственным сокровищем и гордостью – бронзовой статуэткой богини Каннон, [129]и прикидывает в уме, дорого ли она стоит.