Токутоми Рока - Куросиво

За день до получения письма из Токио старый Хигаси начал страдать от сильных головных болей. Так прошло два дня, а на третий, умывшись поутру, он глядел с веранды на осенние краски Фудзи. Вдруг белоснежная вершина показалась ему кроваво-красной, и в ту же минуту нестерпимая боль пронзила его мозг. Он не успел даже вскрикнуть, так быстро это случилось. Боль, точно бурав, проникла в правый глаз, и перед взором старого Хигаси закачалась кроваво-красная пелена.

– Все кончено!.. Канэ! Канэ!

Прибежала испуганная жена – ей ни разу не приходилось слышать, чтобы муж кричал таким страшным голосом.

– Что случилось?

– Ничего, ничего… Воды, дай воды… Воды на голову…

Жена зачерпнула холодной воды и стала лить на голову мужа, но старому Хигаси казалось, что голова его пылает, словно в огне, и от жгучей, ослепляющей боли в правом глазу, от которой, казалось, должна была закипеть вода, все его тело обливалось холодным потом.

– Постой, погоди! – Стряхнув воду, старый Хигаси открыл глаза. Он не увидел ничего – ни деревьев в саду, ни вершины Фудзи, только смутные пятна света и мрака. – Принеси фотографию, фотографию… Карточку…

– Что?! Фотографию?..

– Дура! Карточку Сусуму… Сусуму…

Он взял фотографию. Жена заметила, что он держит ее вверх ногами, и сказала ему об этом. Он перевернул карточку, повернул ее к свету, поднес ее близко-близко, чуть ли не вплотную к глазу, и, собрав все силы, превозмогая боль, широко открыл глаз.

– Не вижу! Ничего не вижу!

Старый Хигаси бросил фотографию на землю и стиснул зубы.

То, чего он так боялся, в конце концов произошло.

Срочно послали рикшу за врачом в Кофу, но было уже поздно. Когда миновали жестокие боли, мучившие его на протяжении двух суток, старый Хигаси мог различать только смутный свет днем и черное «ничто» по ночам.

Старый Хигаси ослеп.

Старый Хигаси ослеп. Уже лишившись левого глаза, он испытывал большие неудобства. А теперь, не успел он свыкнуться с этим увечьем, как коварная судьба погасила последний, еще служивший ему светильник и ввергла его в вечный мрак. Гневаться, терзаться – что пользы?

Он мог отличить только день от ночи и не видел даже пальцев на своей руке – такая внезапная и полная слепота его постигла. Она мешала ему на каждом шагу. Это выводило его из себя; отгоняя мух, он опрокидывал чашку, которую ему подавала жена; он отказывался от помощи жены и тут же расшибал голову о столб веранды или спотыкался, задев за что-нибудь ногой. Тогда он разражался гневной вспышкой: «Какой это болван разбрасывает вещи где попало?» И в конце концов сам смеялся над собой горьким смехом.

Боль в глазу прошла одновременно с полной утратой зрения, но, истощенный страшными муками в течение двух суток, старый Хигаси находился в состоянии нервного возбуждения. Ложась в постель, он не мог уснуть, потерял аппетит. Большую часть времени он проводил сидя, прислонившись спиной к столбу, подпиравшему потолок, и молчал, скрестив руки на груди. Незаметно он начинал дремать, потом внезапно просыпался, словно от толчка, а открытые глаза его были все так же устремлены в пространство. «Значит, это не сон!» – говорил он, прищелкивая языком и горько усмехаясь. Заметив эту улыбку, жена, как всегда несдержанная на язык, спрашивала: «Вам лучше, да?», а он в ответ кричал: «Надоела, прекрати болтовню!», и она обижалась: «Сладу нет с этим человеком!» Но старый Хигаси только посмеивался: «Пожалуй, ты еще добродетельней, чем жена Тай Гун-вана, [181]раз не бросаешь меня, слепого, и не убегаешь от меня прочь…» В самом деле, он никогда ни о чем не советовался с ней, не ставил ее ни в грош, не обращал на нее никакого внимания… Но слепой – все равно что малое дитя; без помощи жены Хигаси не мог теперь ни спать, ни есть, ни передвигаться. Прочесть газету, ответить на письмо – во всем приходилось полагаться на скудные познания жены, полученные ею когда-то еще в «тэракоя». [182]

– Может быть, вызвать Сусуму? – предложила она как-то раз утром, когда муж находился в особенно скверном расположении духа.

Старый Хигаси вспылил.

– Не болтай глупости! Даже если бы я умер, зачем ему возвращаться? Пусть у меня глаза не видят, но сердцем я еще не слепой. Напиши ему, пусть учится спокойно!

Старый Хигаси не только воспротивился вызову Сусуму, но и строго-настрого запретил сообщать ему о своем несчастье. По его приказанию жена написала, что из-за легкого приступа ревматизма отец не в состоянии держать кисть, поэтому за него пишет она, мать. Госпожа Хигаси сообщила печальную новость деверю и в ответ получила соболезнующее письмо и посылочку с печеньем (в посылочку была вложена записка, что печенье это получено с августейшей кухни) – вот и все. Аояги писал, что хотел бы немедленно приехать навестить больного, но – что поделаешь? – ведь он сподобился служить в высочайшей близости, и служба есть служба… В особенности сейчас, когда ходят слухи, что в недалеком времени император отправится в августейшую поездку по стране, Аояги очень и очень занят, поэтому, к величайшему его прискорбию, в настоящее время приехать никак не может и просит его извинить. «И правильно сделал, что не приехал, все равно я от этого не прозрею!» – горько усмехнулся старый Хигаси.

По мере того как шли дни, старый Хигаси немного свыкся со своим положением и стал передвигаться по дому почти без посторонней помощи, но, что ни говори, мрак, окружавший его, по-прежнему оставался непроглядным. Когда он, опираясь на руку жены, гулял по саду, то только по скрипу подошв понимал, что земля покрыта толстым слоем инея, а прислушавшись к оглушительному щебетанью птиц, догадывался, что плоды хурмы уже созрели. Когда, усталый, он засыпал днем, то во сне видел ясно вершину Фудзи, а по ночам ему часто не спалось, он просыпался задолго до света и, слушая пение петухов, думал и передумывал разные, разные думы…

Близилась зима, и деревенское жилище старого Хигаси казалось все более заброшенным и унылым.

В сознании старика, лишенного внешних впечатлений, как в темной комнате с закрытыми окнами, воспоминания и мечты рисовали все более яркие, живые картины. Днем, обхватив колени руками, или бессонными ночами, прислушиваясь к завываниям ветра, похожим на рев бушующего моря, он погружался в глубокие размышления над переменами в мире, над собственными успехами и неудачами, над судьбой человека, и яснее, чем тогда, когда он был зрячим, ему виделись тщета и бесплодность всей его жизни, разложение и скверна, царящие в мире, и тогда гнев и тоска вспыхивали в его душе с новой силой.

С тех пор как старый Хигаси лишился зрения и внешний мир стал для него еще безотрадней и печальней, тоска с новой силой завладела его душой. Чем больше он размышлял, тем яснее понимал, что его неудавшаяся жизнь с вечным противоборством судьбе, завершившаяся крушением, похожа на одинокую струю холодного течения, затерянную в бескрайнем морском просторе. Он сам вынужден был признать свою обособленность, свое одиночество, свое поражение.