Генрик Сенкевич - Семья Поланецких

Видя, как она страдает, и желая отвлечь ее, Поланецкий перевел разговор в сугубо практическое русло.

– Да, жизнь Игнация изменится самым коренным образом, – сказал он, – но я тоже надеюсь, что это пойдет ему только впрок… Зная его, трудно предположить противное. Но не могли бы вы подождать год или хотя бы полгода со вручением дарственной записи?

– Зачем?

– По причинам, которые прямо Игнация не касаются, но могут иметь свои последствия для него. Не знаю, дошли ли до вас вести о том, что свадьба Линеты Кастелли и Коповского расстроилась, и тетушка с племянницей оказались вследствие этого в весьма щекотливом положении. Порвав с Игнацием, они очень уронили себя в общем мнении, их имена сейчас у всех на устах. И лучшим выходом для них было бы воротить Игнация, а, узнав про дарственную, они уж, надо полагать, постараются этого добиться, и неизвестно еще, устоит ли он при его болезни и по прошествии столь небольшого времени…

Елена, нахмурив брови, с напряженным вниманием слушала Поланецкого.

– Нет, – сказала она наконец. – Думаю, что Игнаций сделает другой выбор.

– Я догадываюсь, кого вы имеете в виду, но не забывайте, как сильно он любил, если даже пережить своей утраты не мог.

Тут случилось нечто для Поланецкого неожиданное. Всегда такая холодная и сдержанная, Елена беспомощно развела руками.

– Ну что ж… – сказала она, – если так… Если только с ней будет он счастлив… Ох, знаю, что лучше бы без этого, но бывают положения, когда человек над собой не властен и жить иначе не может, и…

Поланецкий взглянул на нее удивленно.

– И… пока жив, он всегда может избрать другой, лучший путь, – помедлив, договорила она.

«Вот уж не ожидал услышать ничего подобного», – подумал Поланецкий и сказал вслух:

– В таком случае идемте к Игнацию.

Завиловский сначала удивился, потом обрадовался, но, казалось, больше для приличия. Словно разумом он понимал, какое счастье привалило, и говорил себе: радуйся же, но в душе оставался безучастен. Зато как сердечно и участливо расспрашивал Елену, что она задумала, что собирается делать. Елена лишь вскользь обронила, что хочет удалиться от мира и намерение ее неколебимо, принявшись заклинать Игнация не зарывать в землю свой талант – это, видно, больше всего ее занимало, – не обманывать возлагаемых на него ожиданий.

Она по-матерински наставляла его, а он со слезами на глазах повторял: «Я опять буду писать, вот только совсем поправлюсь», – и целовал ей руки. И не понять было, слезы это участия к ней или слезы ребенка, который лишается доброй и ласковой покровительницы. Елена сказала, что отныне она гостья в его доме и уедет через два дня.

Завиловский стал просить ее остаться еще хотя бы на недельку и просил так горячо, что она согласилась, боясь огорчить его и тем повредить его здоровью. Он успокоился и развеселился, как мальчуган, чьей прихоти потакают.

Но под конец вечера задумался, словно стараясь припомнить что-то, и, обведя всех отсутствующим взглядом, сказал:

– Странно, мне кажется, все это уже было.

– В прошлой твоей жизни, на другой планете? – спросил со смехом Поланецкий, желая обратить все в шутку.

– Да, все это уже было когда-то, – повторил Завиловский.

– И стихи эти ты написал на Луне?

Завиловский взял со стола книжку, в раздумье посмотрел на нее и сказал:

– Я опять буду писать – вот только совсем поправлюсь.

Поланецкий простился и ушел. В тот же вечер Стефания Ратковская перебралась обратно к Мельницкой в свою комнатушку.

Разрыв между Основскими, занимавшими в обществе довольно видное положение, и свалившееся вдруг на Завиловского наследство были важнейшими событиями, о которых говорил весь город. Те, кто утверждал, будто Елена взяла Завиловского к себе с тайной мыслью выйти за него замуж, онемели от изумления. Поползли новые сплетни и слухи: шептались, будто молодой поэт – внебрачный сын покойного богача и пригрозил сестре судом за сокрытие завещания, а та во избежание скандала предпочла ото всего отречься и уехать за границу. По мнению других, уехала она из-за Ратковской, которая якобы устраивала ей возмутительные сцены ревности, так что двери порядочных домов перед Стефанией теперь навсегда закрыты. Нашлись и поборники общего блага. Эти во всеуслышание заявляли, что Завиловская не имела права так распоряжаться состоянием, давая понять: они на ее месте распорядились бы иначе, с большей пользой для общества.

Словом, сплетники, любители вмешиваться в чужие дела, пустоболты и низкие завистники распускали самые невероятные выдумки. Но вскоре новое известие послужило пищей для пересудов: о дуэли между Основским и Коповским, на которой Основский был ранен. Вернулся и сам Коповский, овеянный славой герой бранных и любовных похождений. Умнее он, правда, не стал, зато стал еще прельстительней и неотразимей в глазах дам и юных, и немолодых, чьи сердца равно начинали биться при его появлении.

Получивший легкую рану Основский лечился в Брюсселе. Свирский вскоре после дуэли получил от него коротенькое письмецо, извещавшее его, что чувствует он себя хорошо и зимой собирается в Египет, но перед тем завернет в Пшитулов. С этим известием Свирский побывал у Поланецких, выразив опасение: не затем ли он возвращается, чтобы снова вызвать Коповского.

– Я убежден, – сказал он, – что Основский нарочно подставил себя под пулю. Он искал смерти. Мы немало практиковались с ним у Бруфини, и мне ли не знать, как он стреляет. Он при мне в спичку попал, и пожелай он прикончить Копосика, только мы его бы и видели.

– Возможно, что и так, – отозвался Поланецкий, – однако, раз он пишет, что собирается в Египет, стало быть не думает умирать. Вот и пускай возьмет Завиловского с собой.

– Верно, не мешало бы ему свет повидать. Я бы не прочь к нему заглянуть. Как он поживает?

– Сегодня я еще не был у него, пойдемте вместе. Чувствует он себя неплохо, странный только стал. Помните, какой гордый, сдержанный был? А теперь вроде бы и здоров, но совсем как ребенок: чуть что, у него слезы на глазах.

Они вышли вместе на улицу.

– Елена еще здесь?..

– Здесь. Он так огорчен ее отъездом, что она сжалилась над ним: хотела уехать через неделю, а вот уже и вторая подходит к концу.

– А что она, собственно, намерена предпринять?

– Ничего определенного она не говорит. Но, вероятно, уйдет в монастырь и до конца дней будет за Плошовского молиться.

– А Стефания Ратковская?

– Стефания по-прежнему у Мельницкой живет.

– Игнасик очень скучает по ней?

– Первые дни скучал, а теперь словно вовсе позабыл.

– Если он в течение года не женится на ней, я, ей-богу, опять сделаю ей предложение. Такая будет преданной женой.