Фабио Карпи - Собаки Иерусалима

Никомед, собрав остатки сил, хватает Рамондо за руку и все же ухитряется поднять его с земли.

– Я дал обет, Рамондо, и ничто не может заставить меня нарушить свое слово! – говорит он и после непродолжительной паузы добавляет: – Разве что мы доберемся до Иерусалима раньше назначенного срока… В конце концов можем же мы прийти туда на несколько дней раньше… – Пошатываясь, он выходит из-под навеса. – Я пошел, Рамондо, и знаю, что ты последуешь за мной. Я уверен в этом и не буду даже оглядываться. Никогда не надо оглядываться назад…

Никомед через силу делает несколько шагов и выбирается на протоптанную дорожку.

Рамондо, дождавшись, когда хозяин удалится на некоторое расстояние, берет из костра дымящуюся головешку и бросает ее прямо в кучу соломы – пусть горит этот навес!

Затем, ковыляя, спешит вслед за Никомедом, бредущим по унылой, голой местности. Теперь они снова вместе, едва волоча ноги и пошатываясь, двигаются к своей цели. Взгляд их устремлен в пустоту, зрачки расширены, как у лунатиков.

– …Сколько крестоносцев погибло вместе со своими семьями из-за того, что они не удержались от искушения и напились воды, зная, что колодцы отравлены.

Рамондо делает глотательное движение и проводит языком по пересохшим губам.

– Я бы сейчас и яду напился.

Впереди они видят большое дерево, среди ветвей которого что-то ослепительно блестит под солнцем. Это рыцарские доспехи, которые Рамондо когда-то повесил на сук. Зрелище кажется фантастическим, и Никомед воспринимает его как знамение судьбы.

– Мой панцирь! Мои доспехи!… – восклицает он и в патетической позе замирает перед деревом.

– Сама судьба мне их послала. Само небо. Помоги-ка мне облачиться, Рамондо. Теперь именно в них… – он нежно проводит рукой по металлу, – именно в них я должен принять свой последний бой.

Рамондо подходит к дереву и, с трудом стащив доспехи, помогает барону надеть их.

– Я никогда еще не видел вас в панцире. А он вам к лицу. Такой воинственный вид… Неверные помрут от страха. Мне и то страшно. Ну вот, готово.

– Да, я и впрямь готов вступить в свою последнюю схватку. Встречу смерть как настоящий воин.

Слабо улыбнувшись, он пытается повернуть голову в тяжелом шлеме и посмотреть на Рамондо.

– Во всяком случае, в этой битве никто не падет от моей руки: паду я сам.

Он опускает забрало и… падает у дерева. Но Рамондо взрывается:

– Нет уж, мой господин, я тоже хочу умереть за ваше дело! Только вам же все равно, правда? Жизнь слуги не в счет! Что такое атомы какого-то слуги?

Никомед поднимает забрало, чтобы посмотреть Рамондо в лицо.

– Я освобождаю тебя от обета. Можешь идти, Рамондо.

Рамондо от ярости даже ногой топает.

– Нет уж, господин, вы не можете освободить меня от обета. Я как христианин тоже обязан выполнить свой долг перед Богом и отцами церкви.

– Тогда продолжай Крестовый поход без меня.

– Ни за что!

Потянув Никомеда за руку, он заставляет его подняться.

– Я поклялся вам в верности и не могу вас бросить. И вы не можете отказаться от всего сейчас, когда уже виднеются ворота Иерусалима.

Никомед сначала упирается, но в конце концов, подчинившись Рамондо, едва слышно спрашивает:

– Говоришь, мы уже у ворот Иерусалима?

Рамондо подносит ладонь к уху, словно к чему-то прислушиваясь.

– Ну да. Слышите, как собаки лают? Это иерусалимские собаки.

Вокруг тишина, но Никомед тоже делает вид, будто прислушивается. И между тем с натугой, шаг за шагом продвигается вперед.

– Собаки начинают лаять все сразу, когда городу грозит гибель и разрушение. Выходит, Иерусалим вот-вот будет взят крестоносцами.

Ободренный такими признаками согласия, слуга продолжает гнуть свое:

– Вы слышите их, господин?

Но на этот раз Никомед не обнаруживает согласия.

– Нет, – резко отвечает он, – не слышу. Ничего не слышу.

Рамондо приставляет ладонь козырьком ко лбу, будто вглядывается вдаль, и ликующим голосом кричит:

– Я вижу стены Святого Города!… Вижу четыреста башен на его стенах!…

Никомед скептически замечает:

– Откуда ты знаешь, что их четыреста, если считать умеешь только до десяти?

– Их там столько, господин! Целое множество! Больше, чем в Дамаске… Я вижу их, вижу, господин… Вы уж поверьте мне… посмотрите, сами увидите.

Вместо ответа Никомед закрывает глаза и опускает забрало. Впавший в отчаяние Рамондо снимает с него шлем, швыряет его так, что он откатывается далеко в сторону, и со все нарастающим восторгом продолжает описывать сцены взятия Иерусалима:

– Я вижу стенобитные машины крестоносцев, дым пожаров…

Никомед демонстративно зажмуривает глаза. Но Рамондо, весь во власти собственной фантазии, продолжает с горячностью неофита:

– Я вижу тучи пыли у стен города, это обозы крестоносцев, они подвозят подкрепление сражающимся воинам! Господин, вы только поглядите – перед вами же стены Иерусалима. Они в огне!…

Рамондо тащит за собой хозяина, а тот, не открывая глаз, смеется:

– Стены же каменные! Они не могут гореть!

Рамондо пожимает плечами и продолжает свои сбивчивые описания, волоча за собой барона, который то и дело спотыкается о камни:

– Огонь пожаров смешивается с пылью… видно, как из арбалетов вылетают стрелы, а из катапульт – камни…

Никомед кривит рот в усмешке:

– На таком расстоянии не увидишь ни стрел, ни камней! Тем более что дым и тучи пыли заволокли все кругом…

Рамондо, на мгновение смешавшись, тут же приходит в себя и продолжает:

– По небу летят раскаленные ядра – их-то видать издалека… Вот, вот, смотрите: со страшным грохотом уже рухнула одна башня и раздавила сотни неверных…

Тут взору наших путников, словно по волшебству, предстает пылающий навес: рушатся его последние подпорки.

Над пожарищем поднимаются густые клубы дыма. Совершенно обуглилось и дерево-календарь. Ветер подхватывает дым и несет его на восток, в сторону едва переставляющих ноги Никомеда и Рамондо.

Рамондо замирает и принюхивается:

– Чувствуете дым пожарищ? Чувствуете? Не затыкайте себе нос, господин… Пожалуйста…

Никомед принюхивается, открывает глаза и видит дымящиеся остатки сгоревшего и рухнувшего навеса. Это зрелище немедленно вливает в него новые силы, и он орет во все горло:

– Рамондо! Как же так?… Почему ты молчишь? Почему не сказал, что мы уже в Иерусалиме? Мы дошли до него, Рамондо!

Рамондо тоже повышает голос:

– Да я уже целый час толкую об этом!…

Никомеда вдруг охватывает прежний энтузиазм:

– Мы в Иерусалиме! В Иерусалиме!

Оба спешат – насколько позволяют им последние силы – к навесу, но тут небо внезапно прорезают молнии, грохочут раскаты грома.

Через несколько минут падают первые крупные капли дождя, а затем на наших путников обрушивается страшный ливень, принося такую желанную прохладу. Никомед и Рамондо подставляют запыленные лица под дождевые струи, ловят их открытыми ртами.