Лесли Томас - Девственники в хаки

Любезноу отдернул руки с таким проворством, словно прикоснулся к змее, и пиво хлынуло дальше широким потоком. Вот поток раздвоился, огибая полупустую кружку сержанта, и снова сомкнулся за нею. Дрисколл продолжал лить пиво на стол. Взгляд Любезноу двинулся вверх по течению – и встретился с насмешливым взглядом первого сержанта.

– Что это ты, черт побери, делаешь? – осведомился Любезноу.

– Вот досада! – фыркнул Дрисколл. – Извини, я, кажется, пролил немного пива.

Возобновившиеся было шум и разговоры снова стихли. Разумеется, это произошло не сразу: сначала медленно, потом все быстрее и быстрее, словно рушилась стена, и наконец все смолкли. «А тот парень из Манчестера оказался педиком…» – произнес в полной тишине чей-то одинокий голос и оборвался, не закончив фразы. Все лица повернулись к сержантам.

Любезноу молча рассматривал Дрисколла. Оба все еще сидели за столом на противоположных концах длинной деревянной скамьи.

– Я слышал, – ровным голосом сказал Дрисколл, – что кое-кто сегодня отличился. Блестящая операция по захвату деревни, так мне сказали…

Широкое лицо Любезноу сделалось жестким, как высохшая глина.

– Это была просто тренировка, – сказал он после непродолжительного молчания. – Чтобы показать этим сосункам, что к чему…

– Разумеется, – согласился Дрисколл. – Но ты, кажется, неплохо провел там время?

Бригг задумался, что имел в виду Дрисколл. Очевидно, тем же вопросом задался и Любезноу, который метнул на Бригга острый взгляд. Бригг отвернулся.

– На что ты намекаешь? – спросил Любезноу.

– Ни на что. Просто эти малайцы никогда не причиняли нам неприятностей. Насколько мне известно, они даже помогали нам чем могли. До сегодняшнего дня…

– Что за дерьмо?! – воскликнул Любезноу.

Краем глаза Бригг видел, как Фред Орган замахал своими большими белыми руками словно двумя веерами, отчего его большой живот, лежавший на стойке, тоже пришел в движение.

То, что сделал Дрисколл, было старой как мир школьной шуткой. Он просто встал, встал внезапно и быстро, освободив свой конец скамьи. Скамья взлетела вверх, словно открывающаяся крокодилья пасть, и Любезноу покатился на земляной пол.

Схватившись сначала за стол, а потом – за протянутую руку Синклера, Любезноу неловко подтянулся и встал. Отряхнув колени, он двинулся вокруг стола к Дрисколлу, который уже стоял на свободном пространстве в центре палатки.

Ближайшие к ним солдаты засуетились, торопясь убраться с дороги. Несколько человек одновременно вскочили, опрокинув стол, и на пол полилось пенистое пиво.

Но Дрисколл и Любезноу так и не успели сойтись. Двигаясь с удивительным для своей фигуры проворством, сержант Фред Орган втиснулся между бойцами. Казалось, он был целиком сделан из колышущейся резины; в его теле не было ни капли мускулов – только фунты и фунты жира – но он был тяжелее обоих вместе взятых. Он положил одну пухлую ладонь на грудь Дрисколла, вторую – на грудь Любезноу, и эти мягкие, как подушки, руки удержали сержантов от столкновения. Дрисколл, правда, стоял неподвижно, но Любезноу продолжал напирать, и ладонь Фреда остановила его.

– Не вздумайте!… – громко выкрикнул Фред Орган испуганным бабьим голосом. – Не здесь!

Сейчас Фред был похож на нервного полисмена, регулирующего уличное движение.

– Не здесь, – повторил он и, строго поглядев на противников, прошептал с укоризной: – Вы же сержанты, не забывайте…

Дрисколл, который мысленно уже приготовился ради правого дела расстаться со своими сержантскими шевронами, рассмеялся и сказал:

– Все в порядке, Фред. Я и не собирался драться.

С этими словами он повернулся и вышел из палатки в темноту, что-то напевая себе под нос. Орган убрал руку с груди Любезноу и положил на плечо.

– Выпей, – предложил он.

Любезноу состроил недовольную мину, однако покорно последовал за Фредом и, получив бесплатную пинту пива, устроился с ней за дальним столиком. Бригг, исподтишка за ним наблюдавший, видел, как пальцы Любезноу беспокойно стискивают бокал.

Фред вернулся за стойку и принялся протирать пивные стаканы. От быстрых движений складки жира на его шее, на щеках и на обнаженных руках тряслись, словно желе.

В палатке было по-прежнему тихо. Почти никто не разговаривал, и никто, кроме Дри-сколла, не ушел. Посетители «Бара Фреда» сидели неподвижно, как деревянные колоды, освещенные тусклым светом ламп.

– Бесплатную кружку пива тому, кто споет песню, – сказал Фред голосом заботливой мамаши из женского кружка по воспитанию детей. – По-моему, дело того стоит, как вы считаете?

Очевидно ему очень хотелось, чтобы его бар был самым веселым и беззаботным местом в лагере.

Не успел он договорить, как в палатку вошел Таскер.

– Вот и я, сарж, – громко объявил он. – Где твое пиво?

Он прошел к стойке, и Фред с готовностью нацедил ему большую кружку.

– Что это вы такие кислые? – спросил Таскер Бригга, усаживаясь рядом на скамью и закидывая ноги на стол. Приподняв кружку, он отпил небольшой глоток, потом поставил ее на стол рядом с ногами, облизнул губы и заорал во все горло:

– Эй, только не эту песню, сынок!… – строго окликнул его Фред. – Спой что-нибудь поприличнее. Или ты не знаешь приличных песен?

– Но это вполне приличная песня, Фред, – жалобно возразил Таскер. – Чего ты от меня хочешь? Чтобы я спел государственный гимн?

Фред Орган вышел из-за стойки.

– Тогда мне придется забрать пиво назад, – сказал он.

– Не надо, – быстро откликнулся Таскер. – Я спою. Подожди минутку, я как раз вспоминаю одну…

– Спой сам, Фред, – предложил кто-то. – Не стыдись.

– Спойте, сержант! – дурачась как дети подхватили и остальные, – Спой песенку, Фредди!

И Фред запел, запел прежде, чем затих шум. Положив руки на свой громадный выпяченный живот, он выводил полным печали голосом:

Предпоследнюю строчку Фред пропел особенно выразительно, нисколько не скрывая своих чувств. Его голос звучал едва слышно, оплакивая в мелодичном припеве печальную судьбу влюбленных. Песня лилась все дальше, и Бригг, поглядев на Фреда, увидел, что катящийся по его лицу пот стекает по горлу, где под складками жира ходит ходуном кадык.

«Добрый толстяк, старина Фред! – подумал Бригг. – Что он делает здесь, в этих ужасных джунглях, почему его песня о далекой родине звучит в этой душной палатке, при свете керосиновых ламп, вокруг которых кружатся москиты и тропические ночные бабочки? И почему он позволяет мальчишкам, которые по недоразумению называются солдатами, делать из себя посмешище? Гораздо больше ему пристало стоять где-нибудь в «Миле и Дороге» – старом добром английском пабе, где его бы и слушали, и ценили…»