Лесли Томас - Девственники в хаки

В каждом вагоне имелась инструкция, в которой подробно расписывалось, как следует вести себя в случае обстрела. Садясь в вагон, наиболее опытные солдаты старались выбрать место так, чтобы поблизости оказалась молоденькая малайка, китаянка или индианка. По тревоге, пассажирам полагалось падать на пол, и у каждого из них появлялся шанс полежать рядом с красоткой (а то и на ней), что, разумеется, можно было объяснить лишь достойным всякого настоящего джентльмена желанием защищать юных леди, не щадя своего бренного солдатского тела. Все остальные – не такие опытные или не совсем джентльмены – предпочитали упасть на пол первыми, в надежде, что сосед окажется недостаточно расторопным.

Что касалось ночного времени, то ветераны советовали не спать на верхних полках.

Под потолком в середине спального вагона горела неяркая лампа, при свете которой Лон-три, Таскер и двое гвардейцев затеяли партию в покер. Бригг участия в игре не принимал – он думал, зачем им выдали винтовки и патроны, если в случае тревоги все равно полагалось грохнуться на пол и не высовываться. Эта идея ему очень нравилась – и не только из-за девушек, которых он мог спасти. Да и случись что, стрелять все равно было не в кого. Джунгли надежно скрывали партизан, а потому лезть на крышу и подставлять голову под пули, чтобы сделать пару выстрелов наугад, не имело никакого смысла.

Синклер лежал на полке напротив Бригга и спал. Даже во сне его лицо сохраняло выражение, свойственное прилежным ученикам. Прошедший день стал для него одним из самых счастливых – Синклер специально приехал на сингапурский вокзал пораньше, чтобы как следует осмотреть локомотивы, поболтать на профессиональные темы с машинистом в засаленной тужурке и сфотографировать ходовую часть паровоза. Кроме паровозов Синклер сделал несколько снимков вспомогательного поезда, который каждую ночь бесстрашно отправлялся в путь впереди экспресса, на случай, если бандиты взорвали полотно.

Он попытался также исследовать прицепленный сзади к экспрессу бронированный вагон с двумя старыми пулеметами Льюиса на турели, но сержант-ирландец, командовавший пулеметным расчетом, приказал ему убираться.

Со своей полки Бригг мог видеть примерно три дюйма занавешенного окна. Отодвинув плотную светомаскировочную ткань, он выглянул наружу. Тропический ливень, как обычно, сопровождался сильным порывистым ветром, и Бриггу казалось, что капли воды несутся почти параллельно земле, исчезая из вида в той стороне, откуда шел поезд. Обычный тропический ливень, но Бригг был ему рад. Отчего-то ему казалось, что партизаны тоже не любят мокнуть под дождем.

В конце концов Бригг все-таки заснул. На рассвете поезд прибыл в Праи, и вся их компания пересела на паром. Паром долго тащился от одного берега до другого и прибыл на остров Пинанг, когда солнце уже начало припекать по-настоящему.

Армейский центр отдыха – он же профилакторий – располагался у самого берега моря и состоял из нескольких рядов аккуратных домиков и коттеджей. В конце первой недели своего отпуска Бригг лежал на кровати в одном из таких домиков и наслаждался послеобеденным отдыхом, абсолютным бездельем и полной безопасностью. Он только что вернулся с пляжа в прохладную тень коттеджа, и пробивающееся сквозь жалюзи солнце полосами ложилось ему на грудь и на полотенце, которым Бригг опоясался после душа.

В доме было четыре койки; две из них стояли заправленными, со сложенными одеялами, третью занимал рядовой Английской бригады, который спал, уютно устроившись во впадине продавленного матраса.

Бригг мало что о нем знал. Сосед держался довольно обособленно: он часто спал днем, а по ночам много курил, лежа на своей койке, и каждый раз, когда Бригг просыпался, он видел в темноте на другом конце комнаты похожий на крупного светляка мерцающий огонек сигареты. Рядового звали Чарли Уоллер. В одну комнату они попали потому, что Бригг подал свой рапорт перед самым заездом, а друзья Уоллера погибли за считанные часы до отправки в профилакторий.

О том, что они погибли, Бригг еще не знал. Он лежал, наслаждаясь прохладой мягких простыней и радуясь чистоте своего тела, которую оно приобрело после пресного душа, не только смывавшего пляжный песок и пот, но и освежавшего кожу. Прямо за стеной коттеджа, на свободной площадке между домами, несколько солдат азартно гоняли мяч и галдели, как школьники в перемену. После одного особенно громкого вопля Уоллер вдруг зашевелился и, выглянув из-под простыни, потянулся за сигаретами и зажигалкой, лежавшими рядом на тумбочке.

– Который час? – спросил он.

– Скоро пять, – ответил Бригг.

Все их разговоры были именно такими – составленными из отрывочных фраз, простых вопросов, односложных ответов и незамысловатых комментариев, которые еще ни разу не превращались в полноценную беседу. Днем Уоллер всюду ходил один, спал или курил; что касалось вечеров, то Бригг однажды видел, как он танцует в «Огнях Пиккадилли» со старой официанткой.

Уоллер выглядел совсем юным. У него было некрасивое, длинное лицо, почему-то ассоциировавшееся у Бригга с железной печной трубой, и только голос его оказался на удивление приятным. Солнце проникало сквозь жалюзи и на втором окне, и глубокие тени, лежащие на суровом лице Уоллера, походили на синяки.

Уоллер закурил сигарету и вдруг спросил:

– Сколько тебе еще осталось?

– После отпуска будет месяц с небольшим. – Произнеся это, Бригг почувствовал обычные в таких случаях гордость и сознание собственного превосходства. Когда бы его ни спрашивали, сколько он уже отслужил или сколько ему осталось, Бригг всегда чувствовал одно и то же: удовольствие и гордость. Как-то в Сингапуре их с Таскером остановила военная полиция – остановила за то, что они прогуливались по городу в гражданской одежде, да еще надели яркие гавайские рубашки навыпуск. Полицейский был один, а его новенькая форма красноречиво свидетельствовала, что он пробыл в Малайе совсем немного. Первым делом полицейский спросил их, сколько времени они служат на заморских территориях, и когда Бригг с Таскером ответили, тут же оставил их в покое и, не прибавив больше ни слова, побрел восвояси.

Но Уоллер отнесся к хвастливому ответу Бригга без всякого пиетета.

– А сколько осталось тебе? – уточнил уязвленный Бригг.

– Один год и четырнадцать дней. Завтра будет тринадцать, – ответил Уоллер, и Бригг от души рассмеялся.

– Ну, это совсем ерунда – особенно год, о котором ты упомянул.

Он, однако, чувствовал, что Уоллер затеял этот разговор не из праздного любопытства. Ему и в самом деле хотелось знать. Когда Бригг захохотал, он даже не улыбнулся. Очевидно, Уоллер не шутил, когда говорил о четырнадцати или тринадцати днях. Наверное, он мог бы назвать точное количество оставшихся до дембеля часов и минут.