Мартина Моно - Туча

Пока он вел ее в круг танцующих, Кэтрин встретилась взглядом с Джозефом. Он улыбнулся ей и сделал чуть заметный знак глазами. Они хорошо понимали друг друга. Джозеф находил ее красивой и представительной. Она подарила ему двух детей и, с интересом занимаясь ими, старалась не делать глупостей. Она ценила его твердость. Он был надежный, милый, немного мешковатый, но вполне здравомыслящий, и это ей нравилось. Ни тот, ни другая не были сентиментальны. Каждый по-своему, они были даже немного грубоваты. Джозеф в делах, Кэтрин в своих отношениях с такими людьми, как, например, Бронсон. В этом Патриция была дочерью, достойной своих родителей. Софи охотно проливала слезы, устремив глаза в небо. Ее умиляли беспомощные котята. Патриция была прямолинейна, как черная стрела на листе белой бумаги.

Отец Джозефа был жадным и напыщенным – сущий дьявол в облике человека. Он мнил себя первым после бога и то при условии, что бог будет придерживаться его точки зрения. Можно было подумать, что он был связан прямым телефоном с небом, откуда и получал твердое одобрение своих поступков. Ко всеобщему облегчению, он умер. Его жена отдала все его внушительные доходы на содержание каких-то вдохновенных голодных евангелистов и на многочисленные благотворительные затеи по защите молодых девиц. Ей помогала сестра Джозефа, печальная незамужняя женщина, притом девственница. Кэтрин радовалась за род человеческий в связи с тем, что не нашлось мужчины, который захотел бы жениться на ее золовке.

Джозеф был сносен только потому, что он бесконечно мало походил на Ван Ден Брандтов. У него была славная солдатская твердость. Видно, одна из бабушек согрешила когда-то, – впрочем, Кэтрин не вдавалась в эти подробности.

– Над чем вы смеетесь? – спросил Бронсон. Помимо его желания, в вопросе чувствовался вызов. Ему всегда казалось, что Кэтрин смеется над ним. Сегодня это было особенно жестоко. У него не было иной возможности обнимать эту женщину, кроме как в танце. А она смеется!

– Я вспомнила свекровь, – сказала Кэтрин.

– Ваша свекровь вовсе не смешная.

– Да, она мрачная. Мой отец утверждает, что, если бы в молодости ему пришлось остаться с ней на необитаемом острове, он, может быть, набрался бы храбрости лет через десять, сказать ей: «Здравствуйте, мадам, как вы себя чувствуете?» А она, безусловно, ответила бы ему: «Я не та, за которую вы меня принимаете». – Она тихо рассмеялась, на этот раз с оттенком умиления.

Старый доктор Том О'Хеллоран не пожелал сегодня покинуть свою заваленную картинами и книгами комнату и спуститься в залы.

– Ненавижу балы, – объяснил он дочери. – Нельзя курить трубку, ходить в халате, к тому же надо танцевать с толстыми дамами.

По мнению доктора Тома, это служило прекрасным определением балов.

– Что такое для вас бал, Бронсон? – спросила Кэтрин.

– Как и все остальное – рай, когда вы рядом, и ничто, когда вас нет.

Это и делало Бронсона таким утомительным. Он, который создавал такие величественные формы в скульптуре, чей гений был живым и дерзким, оставался невероятно плоским. «Твой замороженный влюбленный», – называла его Патриция, или еще: «бедный тип». Патриция никогда не испытывала чувства жалости, но всегда была предельно искренна. Она говорила то, что думала, делала то, что говорила, и никогда не сожалела об этом. На мгновение Кэтрин страстно захотелось, чтобы Патриция была здесь. Сквозь открытые окна первый утренний ветер освежал, подобно лимонной корочке. Ветрено было и на Японских островах. Патриция была далеко отсюда, где-то в Тихом океане, в том самом, что плескался здесь, почти под окнами. В этот океан Патрицию уносила яхта, которую Джозеф и Кэтрин подарили дочери ко дню восемнадцатилетия, – блестящее чудо из навощенного дерева и начищенной до блеска меди. Который час может быть сейчас на широте Японии – если она Действительно где-то существует?…

– Где может быть сейчас «Мэри-Анна»?

Меня восхищает, – пожаловался Бронсон, – ваша способность в моем присутствии всегда думать о чем-нибудь постороннем.

– Вполне естественно, что я беспокоюсь за Патрицию.

– Патриция похожа на вас. Она ужасная грубиянка, которая всегда находит выход из всех положений.

– Патриция очень хорошая, – сказала Кэтрин.

Они продолжали танцевать молча. Праздник понемногу достигал своего апогея. Оркестр не умолкал ни на минуту. «Если бы среди кружащихся с запрокинутыми головами девиц была бы хоть одна для меня», – мечтал саксофон. Он недурен, этот саксофон, и хорошо знает свое ремесло. Дочерей миллиардеров соблазнить нелегко.

«Но кто знает, – думал он с тайной надеждой, – кто знает…»

– Это жизненно важный вопрос для Соединенных Штатов, – послышался голос Джозефа.

Кэтрин улыбнулась про себя: первая стадия пройдена. Брандт говорит уже о патриотических чувствах. Судя по беспокойному выражению глаз собеседника, успех Брандта почти обеспечен.

Блестевший на камине миниатюрный платиновый кран-деррик своими строгими линиями резко подчеркивал хрупкость орхидей.

– Подарок моих служащих, – говорил Брандт. – Не орхидеи, конечно, а кран.

Пятидесятилетие Джозефа! Какой праздник был для всех служащих! Очаровательная миссис Ван Ден Брандт в простом платье из серой фланели с красными гвоздиками на груди обнимала молоденькую, оробевшую девушку. Это происходило в приемном зале фирмы «Ван Ден Брандт корпорэйшн». Там собрались служащие центрального управления. Все пили, смеялись. Когда Джозефу преподносили этот кран из платины, Кэтрин почувствовала себя счастливой. Джозеф, должно быть, так популярен среди своих подчиненных! Генеральный директор это очень хорошо выразил в своей маленькой речи. Кэтрин увидела, как люди в этот момент заулыбались. Улыбки были несколько сдержанные, как всегда в минуты волнения.

– Прекрасный день, – говорил директор.

«Прекрасный день», – думала Кэтрин.

И молчание служащих, конечно, должно было означать: «Прекрасный день!»

Под переходившим с одного лица на другое любезным взглядом директора служащие широко улыбались.

– Почему она назвала свою яхту «Мэри-Анна»? – спросил Бронсон.

– Это имя моей матери.

– Но она ее никогда не знала!

– Вы никогда не думали, что Патриция может иметь сердце? – спросила Кэтрин с большой нежностью.

Когда доктор Том узнал о решении своей внучки, вначале он никак не реагировал. Потом страшно сморкался, проворчал несколько туманных фраз, а на другой день Патриция получила кольцо с большим опалом. При нем была визитная карточка, совершенно официальная: «От доктора Томаса О'Хеллоран мисс Патриции Ван Ден Брандт, потому что она не такая негодяйка, как кажется».

Мэри-Анна умерла через год после рождения Кэтрин, но тоска у доктора Тома все не проходила.