Леонард Коэн - Прекрасные неудачники

– Мы смешали два разных сорта воды.

– Я слушаю.

– Ну, часть была из Ампул из Лурда, а часть из…

– Да?

– Скажи ему, Эдит.

– Из Родника Текаквиты.

– Так вы больше не наркоманы?

– Это все, что тебя интересует? – устало спросил Ф.

– Оставь его, Ф. Иди, сядь между нами.

– Я не хочу сидеть между вами голым.

– Мы не будем смотреть.

– Хорошо.

Я проверил их глаза со спичкой, помахал кулаком, не ударив, и, когда убедился, что они не подглядывают, сел.

– И как она действует?

– Мы не знаем.

– Скажи ему правду, Эдит.

– Мы знаем.

И, будто собираясь начать рассказ с анекдота, Эдит нащупала мою руку и поведала историю о далеком званом обеде Катрин Текаквиты в Квебеке. Когда она говорила, Ф. взял меня за другую руку. Я думаю, они оба плакали, потому что в голосе ее были сопли, а Ф. вздрагивал, будто отходя ко сну. В ту ночь в спальне Эдит делала все, что я хотел. Ее трудолюбивому рту я не отдал ни одной команды по радио. Спустя неделю она оказалась под лифтом – «самоубийство».

45.

Я до смерти замерз в этом ебаном шалаше. А я-то думал, Природа лучше моей осемененной полуподвальной кухни. Думал, птичий гомон лучше скрежета лифта. Специалисты с диктофонами утверждают: то, что нам кажется одной птичьей нотой, на самом деле – десять или двенадцать тонов, из которых живность плетет множество разнообразных прекрасных текучих гармоний. Это доказывается замедлением пленки. Подать сюда Национальное Здравоохранение! Требую операции! Пусть мне в голову вошьют тормозящий транзистор. В противном случае пусть Наука держит свои соображения подальше от газет. Прошло канадское лето, как хэллоуинская маска, остались лишь холодные пригороды – день за днем. И это все конфетки, что нам причитаются? Где научно-фантастический завтрашний мир, который нам обещали на сегодня? Требую перемены климата. Какая дерзость заставила меня прийти сюда без радиоприемника? Три месяца без радио мурлычу устаревший хит-парад, мой хит-парад так внезапно исчез из истории, отрублен от динамичных перемен на рынке акций музыкальных автоматов, мой бедный хит-парад, которого ни один тринадцатилетний не оживит потными обжиманиями на ковре перед проигрывателем, мой сверхсерьезный хит-парад, гусиным шагом продвигающийся сквозь мозги, как генералы хунты, не знающие, что в ночь торжественного бала свершился coup d'etat [115], мой милый старый хит-парад, как батальон трамвайных кондукторов с золотыми шевронами, терпеливо движущихся к старости и пенсии, в то время как совет директоров провозгласил метро, а все трамваи отправлены в музеи, мой нескладный хит-парад электрических отголосков и страстных пубертатных голосов, что заглушают стук моего сердца, как отряд голобедрых девчонок-чирлидерш [116], куролесящих перед пустыми скамьями, тонкие бретельки их бюстгальтеров чрезвычайно трогательно стягивают кожу, их сверкающее флюоресцирующее белье мелькает из-под задравшихся плиссированных юбочек, когда они вращаются на дружелюбных пальчиках, их развеселые попки, олицетворение школьного духа, обтянуты атласом, натренированы в спортзалах и вычерчивают неописуемо прекрасные и краткие радужные розовато-лиловые и оранжевые дуги, круглые металлические мундштуки их мегафонов теплы от «Альма-Матерей» и пахнут бесцветной губной помадой, и для кого все эти влажные разноцветные акробатки? Для кого эти возбуждающие изгибы трусиков под юбочками, просвечивающих сквозь приветствия, как множество мастерски очищенных свежих фиг, да, миллион грязных секретов в каждом запечатанном кошельке, что катится по влажному тротуару в узкую пасть времени? для кого плывете вы, маленькие попки хит-парада? Вожак стаи лежит искромсанный под своей «хондой» в руинах будущей карьеры, призрачный негр-защитник несется по замерзшему футбольному полю к призам юрфака, а мяч, который ты подписал на удачу, отсвечивает на луну. О, мой бедный хит-парад, в популярности жаждущий погибнуть, я забыл свой приемник, так что зачахнешь ты вместе с другими зомби в моей памяти, ты, чья единственная доблесть – харакири тупым краем возвращенного опознавательного браслета, мой усталый хит-парад, ты надеешься, что будешь забыт, как сбежавшие воздушные шары и котята, как корешки театральных билетов, как высохшие шариковые ручки, как севшие батарейки, как гнутые колечки от консервных банок, как скрюченные алюминиевые тарелки с загончиками для съеденных полуфабрикатов – я прячу тебя, как симптом хронической болезни, приговариваю тебя к исправительным работам Национального Гимна, отказываю тебе в мученичестве в завтрашнем хит-параде, я превращаю вас в бумеранги, мои маленькие камикадзе, вы хотите стать Потерянными Коленами, но я выжигаю номера на руках, лью чудодейственные лекарства в Камеру Исполнения Смертных Приговоров, под мостами протягиваю сети для самоубийц. Святые и друзья, помогите мне выбраться из Истории и Запора. Пусть птицы поют медленнее, а я слушаю быстрее. Убирайся, боль, из этого шалаша, древесная лягушка, огромная, как промышленность.

46.

– Я болен, но не слишком, – сказал Дядя Катрин Текаквиты.

– Позволь тебя крестить, – сказал Черное Платье.

– Пусть ваша вода на меня не капает. Я видел, многие умерли после того, как на них капнула ваша вода.

– Они теперь на небесах.

– Для французов небеса – подходящее местечко, но я хочу быть с индейцами, ибо французы не дадут мне поесть, когда я туда попаду, а французские женщины не лягут с нами под тенистыми пихтами.

– Мы все от одного Отца.

– Ах, Черное Платье, если б мы были от одного Отца, мы бы не хуже вас знали, как делать ножи и куртки.

– Послушай, старик, в пустоте моей ладони – таинственная капля, которая может вырвать тебя из скорбной вечности.

– А там, на небесах, охотятся, воюют, устраивают пиры?

– О, нет!

– Тогда я не пойду. Ленивым быть дурно.

– Адский огонь и демоны-мучители ожидают тебя.

– Зачем вы крестили нашего врага гурона? Он придет на небеса раньше и выгонит нас, когда придем мы.

– На небесах всем найдется место.

– Если всем найдется место, Черное Платье, почему тогда вы так ревниво охраняете вход?

– Осталось мало времени. Ты определенно попадешь в ад.

– Осталась куча времени, Черное Платье. Если мы будем разговаривать, пока куница не подружится с кроликом, мы не порвем нить времени.

– Твое красноречие – от дьявола. Тебя ждет огонь, старик.

– Да, Черное Платье, маленький призрачный костер, вокруг которого собрались тени моих родственников и предков.

Когда иезуит оставил старика, тот позвал Катрин Текаквиту.

– Сядь рядом.

– Да, Дядя.

– Убери одеяло, что покрывает меня.

– Да, Дядя.

– Посмотри на это тело. Это старое тело могавка. Посмотри внимательно.