Ахмед Рушди - Сатанинские стихи

Дальше и дальше следовали подробности: необыкновенная длина ее сосков, ее неприязнь к прикосновениям к пупку, чувствительность пальцев ее ног. Безумие или не безумие, сказал себе Чамча, но весь этот демонстративный сексуальный треп (поскольку Алли в ситроене вела его тоже) был слабостью их так называемый «великой страсти» (термин, который Алли использовала только полушутя — ибо в этой фразе не было ничего иного, о чем еще можно было сказать что-то хорошее; не было просто никакого другого аспекта их близости, о котором можно было распевать рапсодии).

В то же самое время, однако, он чувствовал себя пробуждающимся. Он стал видеть себя стоящим под ее окном, пока она стояла там обнаженная, словно актриса на экране, и мужские руки ласкали ее тысячами путей, подводя ее все ближе и ближе к экстазу; он начинал видеть себя обладателем этой пары рук, он почти чувствовал ее прохладу, ее реакцию, почти слышал ее крики.

Он контролировал себя. Его желание вызывало у него отвращение. Она была недосягаема; это был чистой воды вуайеризм, [1860]и Чамча не хотел уступать ему.

Но желания, пробужденные откровениями Джибрила, не уходили.

Сексуальная одержимость Джибрила, напомнил себе Чамча, на самом деле сделает кое-что более простым.

— Она, конечно же, весьма привлекательная женщина, — произнес он ради эксперимента и, к своему удовлетворению, получил яростный, отчаянный блеск глаз в ответ.

После чего Джибрил, деланно успокоившись, обнял Саладина и прогрохотал:

— Прости, Салли-Вилли, я — негодяй с дурным характером, беспокоящийся о ней. Но ты и я! Мы — бхаи-бхаи! Бывало и хуже, и мы прошли через все, улыбаясь; пойдем теперь, довольно этого крохотного, ничтожного парка. Давай двинем в город.

Есть миг, предшествующий злу; затем еще миг; затем время после того, когда шаг сделан, и каждый последующий, больший шаг становится легче в геометрической прогрессии.

— Все отлично, — ответил Чамча. — Я рад видеть тебя так здорово выглядящим.

Мальчик лет шести-семи проехал мимо них на BMX-велосипеде. [1861]Обернувшись, чтобы проследить за движением парнишки, Чамча увидел, что тот уверенно катится вниз, вдаль от аллеи, укрытой древесными кронами, сквозь которые тут и там сочится горячий солнечный свет. Шок от обнаружения своего сновидения воочию мгновенно дезориентировал Чамчу и оставил дурной привкус во рту: кислый букет могло-бы-быть. Джибрил поймал такси; и назвал Трафальгарскую площадь.

О, он был в превосходном настроении в этот день, неся вздор о Лондоне и англичанах почти с прежней живостью. Где Чамча видел очаровательно выцветшее великолепие, Джибрил замечал крушение, Город-Робинзон, [1862]застрявший на острове своего прошлого и пытающийся, при помощи деклассированных Пятниц, [1863]соблюдать приличия. Под пристальным взглядом каменных львов он гонялся за голубями, крича:

— Клянусь, Вилли, я никогда не видел таких жирных дома; давай возьмем одного домой на обед. [1864]

Английская душа Чамчи съеживалась от стыда. Позже, в Ковент-Гардене, он поведал Джибрилу назидания ради о том дне, когда старый плодово-овощной рынок был перемещен к Девяти Вязам. [1865]Власти, обеспокоенные крысами, запечатали коллекторы и перебили десятки тысяч; но многие сотни уцелели.

— В тот день голодные крысы заполонили тротуары, — вспоминал он. — Все пути от Набережной [1866]и до Моста Ватерлоо, [1867]в магазины и из них, отчаянно нуждаясь в пище.

Джибрил фыркнул.

— Теперь я знаю, что это — тонущий корабль, [1868]— вскричал он, и Чамча почувствовал, что ярость готова вырваться наружу.

— Даже проклятые крысы. — И, после паузы: — Им ведь был нужен пестрый дудочник, [1869]не так ли? Ведущий их к гибели с музыкой.

Когда он не оскорблял англичан и не описывал тело Алли от корней волос до мягкого треугольника на поле любви, проклятой йони, [1870]— он, казалось, жаждал составлять списки: каковы десять самых любимых книг Салли, хотел он знать; а также фильмов, женщин-кинозвезд, блюд. Чамча выдавал заурядные космополитические ответы. В его список кинофильмов входили Потемкин, Кейн, Otto e Mezzo, Семь Самураев, Альфавиль, El Angel Exterminador . [1871]

— Тебе промыли мозги, — насмехался Джибрил. — Это все дерьмо западного мира искусства.

Его десятка наилучших явилась из «дома» и была вызывающе низкопробной. Мать Индия, Мистер Индия, Шри Чарсавбис : [1872]ни Рэя, [1873]ни Мринал Сена, [1874]ни Аравиндана [1875]или Гхатака. [1876]

— Твоя башка забита всяким хламом, — уведомил он Саладина, — ты забыл все то, что стоит знать.

Его постоянное возбуждение, его неразборчивое стремление превратить мир в совокупность хит-парадов, его свирепый темп ходьбы — они, должно быть, прошли миль двадцать до окончания своего путешествия — давали Чамче понять, что теперь осталось совсем немного, чтобы подтолкнуть его к краю. Кажется, я тоже оказался мошенником, Мими. Искусство убийцы требует сперва подманить жертву; сделать ее более доступной для ножа.

— Я голоден, — властно объявил Джибрил. — Отведи меня в какую-нибудь из своей лучшей десятки столовых.

В такси Джибрил подкалывал Чамчу, не проинформировавшего его о месте назначения.

— Какая-нибудь французская забегаловка, а? Или японская, с сырой рыбкой и осьминогами. Боже, и почему я доверяю твоему вкусу!..

Они добрались до Шаандаар-кафе.

Нервина там не было.

Он, очевидно, так и не смог примирить Мишалу с матерью; Мишала и Ханиф отсутствовали, и ни Анахита, ни Хинд не устроили Чамче прием, который можно было назвать теплым. Только Хаджи Суфьян поприветствовал его:

— Входи, входи, садись; прекрасно выглядишь.

Кафе было странно пустым, и даже присутствие Джибрила не вызвало особого шевеления. Чамче потребовалось несколько секунд, чтобы сообразить, в чем дело; затем он увидел четверку сидящих за столиком в углу белых юнцов, явно настроенных на ссору.

Молодой официант-бенгалец (которого Хинд пришлось нанимать после отъезда старшей дочери) подошел и принял заказ новых гостей — баклажаны, сикхские кебабы, [1877]рис — под сердитыми взглядами со стороны неприятного квартета; все четверо, как теперь видел Саладин, были серьезно пьяны. Официант, Амин, злился на Суфьяна не меньше, чем на пьяниц.

— Нельзя было позволять им садиться, — бормотал он Чамче и Джибрилу. — Теперь мне приходится обслуживать. Может радоваться, мамона; [1878]он нам не защита, взгляни.

Пьяные получили свою еду одновременно с Чамчей и Джибрилом. Когда они принялись жаловаться на кухню, атмосфера в комнате накалилась еще больше. Наконец, они встали.

— Мы не будем жрать это дерьмо, вы, пиздоболы, — вопил лидер, маленький, низкорослый парень с песочными волосами, бледным тонким лицом, покрытым пятнами. — Это — говно. Еб вашу в жопу, блядские пиздопроебины. [1879]