Эрик Маккормак - Летучий голландец

Томас и Веббер немного посидели в креслах около камина с бокалами бренди – как в те дни, когда Томас собирался отправиться в путешествие. Веббер дымил сигарой, наслаждаясь ее вкусом и причмокивая.

– А что там насчет женщин-островитянок? – спросил он. – У меня было такое ощущение, что ты нам рассказал не все.

И Томас поведал Вебберу о ночном посещении его спальни в доме Роуленда, и о мистерии тех двух женщин, которые были определенно похожи на супругу и ее дочь.

Веббер внимательно слушал. Один или два раза во время рассказа его плечи дрожали, будто он смеялся.

– Какой же он дурак, – сказал Веббер – он имел в виду Роуленда. – Оставить такую женщину, как твоя мать, ради подобной жизни. Такое невозможно понять.

Веббер произнес это, как мужчина говорит о женщине, которую любит.

Томас поехал на такси к себе, в респектабельный дом на Бельвью. Он быстро все проверил; его цветы выглядели прекрасно – во время его отсутствия за ними ухаживал консьерж. Пробежал пальцами по книгам, тщательно расставленным на полках; потом заглянул в спальню, чистую, в черно-белых тонах. Налил себе бренди и медленно выпил, глядя в окно на зимнюю картину – скелеты деревьев и снег, падающий в свете фонарей. Все это было бы очень приятно, если бы не новость о том, насколько тяжело больна мать. Он допил бренди и позвонил Роуленду.

– Должно быть, я задремал, – сказал Роуленд сонным голосом.

Томас рассказал ему о планах на следующий день – и тут вспомнил, что Роуленд говорил накануне. Поэтому перед тем, как повесить трубку, он спросил:

– Кстати, вам что-нибудь снилось, когда я вас разбудил?

– Вообще-то да, – сказал Роуленд. – Я поставил ноги на коврик – шелковистый черный коврик. Но потом оказалось, что это совсем не коврик. Это было какое-то масло, и я начал в нем тонуть; оно залило мне нос и рот, и я проснулся, захлебываясь, когда зазвонил телефон.

– Какая гадость, – сказал Томас.

– Да уж, – сказал Роуленд. – Надеюсь, вам приснится что-нибудь получше.

– Я никогда не вижу снов, – сказал Томас.

– Да-да, вы говорили, – сказал Роуленд. – Один старый шаман племени гимполо в центральной части Ватуа считал, что мы только и делаем, что смотрим сны: вся жизнь – это сон. А те минуты, которые, как нам кажется, мы проводим во сне, на самом деле – единственное время, когда мы бодрствуем. Мы бросаем беглый взгляд на безумие этого мира, и тут же снова засыпаем.

Вскоре Томас, очень утомленный, лег в постель. Но не смог заснуть, потому что отвык после такого долгого путешествия спать в неподвижной кровати. Он вспомнил все корабли, на которых плавал, и острова, и поезда. Должно быть, он все-таки в конце концов забылся, потому что вдруг наступил рассвет. Но в этом тусклом утреннем свете не было ни криков странных птиц, вестников душной жары, ни жалящих насекомых; не было хищной жизни и насильственной смерти. Настала холодная северная заря. Утро было спокойным, и только снег тихонько стучал по оконным стеклам.

В час дня все собрались в библиотеке и ждали приезда Роуленда Вандерлиндена. Томас стоял у окна и смотрел, не едет ли такси. В оконном стекле он видел отражение Рейчел, сидевшей в кресле с цветочным узором; в стеклах ее очков отражались блики пламени. Две кошки лежали, каждая на своем подлокотнике, и следили желтыми глазами за Томасом – чужаком, вторгшимся из враждебного мира. Всем своим видом кошки показывали: ничто не укроется от нашего взгляда… Веббер сидел около книжных шкафов с открытой книгой на коленях.

В обледеневший проезд медленно свернуло такси.

– Приехал, – сказал Томас. Он пошел к двери и открыл раньше, чем раздался звонок.

Роуленд в черном зимнем пальто и калошах был похож на пингвина. Его лицо совсем замерзло, однако на нем все-таки ясно читалось, что он рад видеть Томаса.

– Хорошо, что вы здесь. Какой холод! – сказал Роуленд. – Пока не приехало такси, я решил немного прогуляться по Кинг-стрит и думал, что замерзну насмерть.

Томас повесил пальто и проводил его в библиотеку. Увидев Рейчел, Роуленд улыбнулся и пошел, протянув к ней обе руки.

– Рейчел! – сказал он. – Как приятно тебя видеть!

Если он и заметил, как она больна, то не подал вида. Человек, который стал на тридцать пять лет старше, уже только поэтому выглядит смертельно больным. Она подалась к нему из кресла и протянула руки. Роуленд взял их в свои и сжал; потом наклонился и поцеловал ее в щеку.

Кошки были до глубины души потрясены таким поведением совершенно незнакомого человека. Они заворчали, после чего удалились в холл – зашипев на Томаса, когда проходили мимо.

Рейчел, наклонившись, изучала лицо Роуленда.

– Твоя кожа стала глаже, оспинки почти пропали, – сказала она.

– Я почти забыл о них, – улыбнулся он.

– А как тебе удалось сделать это? – спросила она, указывая на его рот. – Черные зубы.

– Долгая история, – ответил он. – Я расскажу тебе об этом потом.

Доктор Веббер, стоявший рядом, подошел и протянул РУКУ– Вы, наверное, не помните меня, – сказал он. – Джеремия Веббер. Я работал с вами один или два раза, когда вы помогали коронеру.

Роуленд пожал ему руку.

– Конечно, – сказал он. – Я бы вас не узнал.

Потом Роуленд снова повернулся к Рейчел; та продолжала пристально его разглядывать. Они смотрели друг на друга со странным блеском в глазах, будто пытались сопоставить образ того человека, что был перед ними, с тем, который хранился в воспоминаниях.

– Садись у камина, – сказала Рейчел. – Ты, наверное, совсем отвык от такой погоды. Томас, налей, пожалуйста, бренди.

Все снова сели: Роуленд, наклонившись к огню, – в кресле напротив Рейчел; Томас с доктором Веббером – за столом для чтения.

Рейчел не теряла времени и сразу начала расспросы – о жизни Роуленда после того, как они виделись в последний раз. Он рассказал все почти в точности так же, как рассказывал Томасу в поезде на восток, словно тогда это действительно была репетиция. Роуленд говорил – а Рейчел вначале, казалось, не столько слушала, сколько пыталась осознать, что это говорит новый Роуленд.

Однако она стала очень внимательна, стоило ему заговорить о жизни в Квибо, о любви к Елене и о ее ужасной смерти. Когда он закончил, в библиотеке воцарилась полная тишина – только тикали часы и в камине изредка потрескивал огонь.

– Бедный Роуленд, – вздохнув, сказала Рейчел. – И все же это прекрасно, что в жизни была великая любовь, правда? Пусть даже трагическая.

– Может быть, может быть, – сказал он.

И опять повисла тишина. Потом Роуленд глубоко вздохнул и продолжил. Рассказал, как поселился на Ватуа, о своей жизни и исследованиях. Он довольно откровенно говорил о супруге и дочери – сказал, что эти отношения позволили ему получить бесценную возможность войти в общество тарапа.