Чарльз Сноу - Пора надежд

Спускаясь вниз, я услышал негодующий голос миссис Найт.

— Но сейчас слишком сыро, об этом и думать нечего! — Донеслось до меня сквозь прикрытую дверь гостиной. — Ты просто хочешь слечь! — продолжала миссис-Найт, когда я открыл дверь. — Неужели у тебя нет ни капельки здравого смысла! Будь даже самая прекрасная погода…

— Я провожу вас, — сказала мне Шейла.

— Втолкуйте ей, что об этом не может быть и речи! Это просто нелепо! — сказала миссис Найт.

— Но ведь я не знаю, какая сейчас погода, — нехотя заметил я. — Правда, похоже, что ветрено.

Снаружи доносились завывания ветра.

— Если вы не боитесь ветра, то и я не боюсь, — не отступалась Шейла.

Мистер Найт по-прежнему полулежал в кресле, закрыв глаза.

— Не следует ей этого делать, — театральным шепотом на всю комнату произнес он. — Не следует .

— Вы готовы? — спросила Шейла.

Родителям не сломить было ее воли. Пока она надевала в холле макинтош, у меня впервые мелькнула мысль, что я не имею понятия, ни малейшего понятия о том, какие чувства она питает к отцу и к матери.

За дверью ветер ударил нам в лицо. Шейла громко рассмеялась. Дождь был не сильный, зато ветер бушевал вовсю, налетая шквалами и осыпая нас тучами брызг. Мы шли молча по пустынной деревенской улице. Мне было необыкновенно хорошо: ведь никогда еще Шейла не была мне так близка! Когда мы свернули на тропинку, наши руки встретились, и рука Шейлы сжала мою.

За всю дорогу мы еще не произнесли ни слова. Первой заговорила Шейла.

— Почему вы так стремились угодить моей матери? — тоном укора, но очень мягко спросила она.

— Чем же я стремился ей угодить?

— Изображали, будто вы гораздо богаче, чем на самом деле.

— Я говорил только правду.

— Но у нее создалось о вас ложное впечатление, — возразила Шейла. — И вы сами это понимаете.

— Мне казалось, что именно это и требуется, — улыбнулся я.

— Ну и глупо, — заметила Шейла. — Лучше было бы сказать напрямик, что вы клерк.

— Это бы ее шокировало.

— Для нее это было бы только полезно, — возразила Шейла.

Буря продолжала завывать, с шумом раскачивая деревья у нас над головами. Мы шли молча, но молчание наше было насыщено счастьем.

— Льюис, — сказала наконец Шейла. — Я хочу кое о чем спросить вас.

— Пожалуйста, дорогая!

— Неужели вам не было ужасно стыдно?

— Когда?

— Когда вы явились к нам насквозь промокший. И когда вам пришлось предстать перед незнакомыми людьми в таком нелепом одеянии. — И засмеявшись, она добавила: — Вид у вас был уж очень дурацкий.

— Я не думал об этом, — ответил я.

— И вам это действительно было безразлично?

— Конечно!

— Не понимаю, — недоумевающе произнесла Шейла. — Будь я на вашем месте, я, наверно, сжалась бы в комочек: мне было бы очень не по себе. Нет, вы просто удивительный человек.

Я засмеялся и сказал, что уж если ей хочется мной восхищаться, пусть выберет что-нибудь более стоящее. Но Шейла говорила вполне серьезно. При ее взвинченных нервах и легкой ранимости ей трудно было даже подумать, что кто-то может спокойно вынести подобный фарс.

— А вот мне сегодня было не по себе, — немного спустя призналась она.

— Отчего?

— Оттого, что отец с матерью валяли перед вами дурака.

— Господи боже мой, все мы не без слабостей, — с грубоватой нежностью заметил я.

Шейла еще крепче сжала мою руку.

Вдали показалась наша ферма. Мы пересекли еще одно поле, и в пронизанной ветром темноте ярко засверкали ее огоньки. Я предложил Шейле зайти.

— Не могу, — возразила она.

Мы остановились. Я обнял ее за плечи. Она вдруг спрятала лицо у меня на груди. Я снова предложил ей зайти на ферму.

— Мне надо идти, — сказала Шейла.

Она посмотрела на меня, и я поцеловал ее — в первый раз! Вокруг нас бушевал ветер, а в жилах у меня бушевала кровь, и гул стоял в ушах. Шейла отстранилась от меня, потом вдруг обхватила меня за шею, и губы ее прижались к моим губам.

— Мне надо идти, — повторила она.

Я погладил ее влажную от дождя щеку. Шейла сжала мне руку и, повернувшись, решительно, энергично зашагала по темной, как туннель, тропинке. Вскоре черные изгороди скрыли ее из виду. Я ждал, пока звук ее шагов не замер вдали, — не слышно было ничего, лишь бушевал ветер.

Когда я вернулся на ферму, там шел пир горой. Джек открывал собственное дело, и по сему случаю после ужина Джордж, преисполненный, как всегда, оптимизма, не скупясь, предсказывал успех нам всем и в особенности мне. Поговорить с ним наедине удалось лишь на следующий вечер, в воскресенье, когда все, кроме нас двоих, уехали на автобусе в город. Я же остался до утра, впервые вкушая блага своей эмансипации. В тот вечер, который мы провели вдвоем, Джордж был откровеннее обычного: он рассказал мне о том; какие странные бури разыгрываются порой в его душе, а потом дал почитать часть своего дневника. Я читал при свете керосиновой лампы, а Джордж сидел рядом, посасывая трубку.

Когда я закрыл дневник, Джордж спросил, как идут мои любовные дела. К сердечным привязанностям друзей он относился двояко. На первых порах они служили ему темой для веселых шуток. Но стоило ему прийти к убеждению, что речь идет о серьезном чувстве, и все менялось: он много говорил о предмете любви, правда, обиняками и намеками, очевидно, считая это верхом внимания и такта. Летом, например, он именовал Шейлу «красивой самкой», но некоторое время спустя стал отзываться о ней уже с безграничным уважением. В тот воскресный вечер он начал так:

— Надеюсь, вчера ты благополучно достиг цели своего путешествия?

Я ответил утвердительно.

— Надеюсь, что все, — тут Джордж обдернул пиджак и прочистил горло, — протекало достаточно благоприятно?

Я снова ответил утвердительно.

— Следовательно, я вправе предположить, что ты не совсем разочарован тем, как все складывается?

Я не мог удержаться от улыбки, и она сразу выдала меня.

Даже после того, как я побывал в доме Шейлы, я не осмеливался сказать ей, как сильно я ее люблю. Заразившись от нее, я тоже принял шутливо-насмешливый тон и высмеял все — и свои надежды, и радости, и муки, словно ничего не воспринимал всерьез. Но делалось это исключительно под ее влиянием: сам я еще не умел относиться ко всему легко.

Раза два Шейла заставила меня подолгу дожидаться ее. Минуты тянулись за минутами, постепенно складываясь в час. Я прибегал ко всем уловкам, какие пускают в ход влюбленные, чтобы скоротать время, заставить его остановиться, не замечать его бега, пока она не придет. Муки ожидания схожи с ревностью и, словно ревность, исчезают, растворяясь во вздохе облегчения, при появлении любимой.

Однажды я упрекнул ее. Упрекнул мягко, так как уже не ощущал гнева, обуревавшего меня за несколько минут до того. Я попросил Шейлу не делать из меня посмешище для всего кафе, но попросил шутливо-ироническим тоном, каким мы имели теперь обыкновение разговаривать друг с другом. Тем не менее это было требование, первое требование, которое я предъявил Шейле. И она подчинилась. В следующий раз она пришла на десять минут раньше. То, что она посчиталась со мной, обрадовало меня, но она держалась натянуто и раздраженно, словно ей стоило огромного труда хоть в чем-то уступить.