Юрий Шестов - Ранетки

Начало этой истории было многообещающим. Лето подходило к концу. Время, поставив все паруса, стремительно скользило в осень. Оставалась последняя неделя каникул, но я врос в лето как картофельный куст в землю, и потому скорое начало учёбы в четвёртом классе представлалось чем-то далёким и нереальным. Я два раза наведывался в магазин “Культтовары” на базаре, чтобы купить тетради, карандаши и прочую мелочёвку для предстоящей учёбы. Но даже эти эпохальные по моим масштабам закупки не смогли поколебать летний настрой. Где-то в глубине души поселилось ощущение неизбежности скорых радикальных перемен, но я как-то сумел заблокировать оставшиеся дни от зловещей тени школьной обязательности. Соседские ребятишки по разным поводам всё чаще упоминали школу. Их разговоры не проникали дальше моих барабанных перепонок. Я был слишком занят, быстро и деловито выжимая из лета последние капли калорита. Наперекор всему для меня ничего не менялось. Я будто только вчера на крыльях свободы вылетел из школьных дверей и без оглядки помчался в Лето. Мне было хорошо, и я не собирался портить этого состояния разговарами о школе. Не подозревая на ту пору о существовании “Золотого Телёнка”, я тем не менее по наитию исповедовал жизненное кредо О. Бендера: “Когда будут бить, тогда будем плакать”. Но не раньше. Если вообще.

Голова по-прежнему была полна самых вожделенных замыслов, и я настойчиво двигал их в жизнь. Отведённые жизнью и родителями рамки не мешали полёту моей мысли. Я точно знал что хотел, как этого добиться и имел достаточно сил и средств для осуществления моих самых смелых задумок. Это была свобода. И состояние моей души – солнечное и уверенное – было самым верным индикатором обладания этим сокровищем. Между нами говоря, многие люди не очень дорожат свободой – не знают что с ней делать. Меня такие проблемы не мучили – каждый её карат использовался подчистую, аннигилируя без остатка с потребностью в движении. Будь этой свободы побольше или будь она другой пробы, думаю и это пошло бы в дело – для человеческой энергии свобода такой же лакомый кусок, как вакуум для воздуха. (Другое дело, что это за энергия и есть ли за ней хоть капля разума… Но об этом, извините, мы поговорим в другой раз…)

Как-то под вечер я сидел возле своего сарая, одним из многих построенных под одной крышей и протянувшихся через весь двор армейской шеренгой. Туда я заселился в начале лета, соорудив себе предварительно для ночлега что-то вроде палатей под крышей сарая. Старый стол, в незапамятные времена покрашенный весёлой жёлтой краской, перекочевал поближе к двери. До моего вселения на нём были свалены связки подписных журналов – были тут “Юный Натуралист”, “Пионер”, “Костёр”, “Мурзилка” и много чего ещё. Мама на детские журналы денег не жалела. Но что ещё удивительнее, все они прочитывались. Обстановку дополняли табуретка и загадочного происхождения этажерка. Она была подвешена на здоровенных гвоздях, вбитых в стену. Пол в сарае был земляной и неровный. Этажерка падала несколько раз, прежде чем я сообразил подвесить её на гвозди. Снаружи возле двери стоял широченный чурбан, отпиленный в незапямятные времена от огромной сосны. Он служил мне и столом, и сиденьем, и верстаком во время моих многочисленных поделок.

В данный момент я сидел на чурбане. Передо мной вверх колёсами стоял мой подростковый велосипед, заднее колесо между коленями. Шина с него была снята. Шёл второй час как я выправлял “восьмёрку” на заднем колесе. В начале я даже не стал снимать шину с обода, опрометчиво полагая что так будет быстрее. Раньше иногда у меня это получалось. На сей раз понадобились добрые полчаса, прежде чем я поменял свое мнение насчёт правильности такого новаторского подхода. После снятия шины дела тоже пошли не блестяще. Выправив колесо в вертикальной плоскости, я вскоре обнаружил, что оно приобрело овальную форму. Коррекция этого интересного но непрактичного достижения привела к новой восьмёрке. Но я не сдавался.

Оставалось часа два до закрытия хлебного магазина. Я поставил себе целью доставить на велосипеде две обычные буханки хлеба, закупка которых была моим скромным вкладом в бесперебойное функционирование семейного механизма. Хлеб я складывал в сетку-авоську и намотывал её на руль так, чтобы она не касалась колеса. Часто хлеб был ещё тёплым и издавал уютный аромат свежей выпечки. Поход в магазин пешком представлялся скучным и неимоверно длительным мероприятием. На велосипеде было интересней. Навстречу мчались рытвины и кочки, я ловко лавировал между колдобинами. В сухую погоду колёса велосипеда вздымали облачка золы, высыпаемой жильцами на нашу ухабистую, с глубокими колеями дорогу.

Напротив меня на пригорке, метрах в пятидесяти, вытянулся одноэтажный бревенчатый дом с отдельными входами, выкрашенный суриком. В нём жили несколько семей, в том числе и мы. Между домом и сараями протекал тихий и скромный ручеёк. Голос он набирал только во время дождей и по весне. За домом высоко, круто вверх поднималась железнодорожная насыпь, густо заросшая травой.

Из-за угла дома показались моя старшая сестра и её неизменная спутница Любка. Сестрёнка была старше меня на три года. По-подростковому угловатая, её подружка как обычно возвышалась позади сестры над левым плечом. Эта была их обычная походная диспозиция. Моя сестрёнка шла легкой поступью, быстро разговаривая о чём-то с Любкой и как обычно живо и весело улыбаясь. Она была ниже своей подружки. Сколько я помню сестру, она всегда была такая подвижная, ловкая и женственная, даже будучи маленькой девочкой. Красивая у меня была сестрёнка. Это понимал даже я, вечно занятый своими делами и не обращавший особого внимания на окружающих.

Девочки перешли узенький мостик из одной доски, укреплённой над ручейком на низеньких столбиках. Явно они направлялись ко мне. Сестра единым движением и подошла, и остановилась и начала говорить. И всё это у неё опять получилось как-то легко и изящно. Ямочки на щёчках пришли в движение.

– “Мы сейчас разговаривали с бабушкой возле диспетчерской”, – в диспетчерской водители автобусов отмечали маршрутные листы, – “У неё две яблони прямо усыпаны ранетками. На одной такие большие, как у Веры Кузнецовой, а на второй поменьше, такие красно-оранжевые”. Вера была одноклассница сестры. Такая старательная, серьёзная девочка.

Я очень живо заинтересовался сообщением. Ещё бы мне не знать большие нежные янтарные ранетки на яблоне Кузнецовых. Я не считал за труд смотаться к ним за три километра по неровным улицам нашего посёлка, исключительно из-за этих самых ранеток. В обмен на право прокатиться на моём велосипеде Серёга, младший брат Веры, озираясь выносил штук шесть-семь яблочек – родители похоже не поощряли такого рода предприимчивость.