Василий Аксенов - Коллеги

Максимов, волнуясь, чиркнул спичкой, закурил и неестественным, насмешливым голосом стал читать:

Вера смеялась, но глаза ее дрожали.

— Это на первом курсе, я помню, — сказала она, — ты тогда страшно хамил, а я думала: откуда такой смешной? Так, значит, ты пишешь? Конечно, никто в мире об этом не знает? Это на тебя похоже. Прочти еще что-нибудь.

Максимов злился. К чему это мальчишество, эти стихи? Еще не поймет, вообразит, что он любил ее, как какой-то Пьеро, как тайный воздыхатель. Все-таки он стал читать.

В магазинчик со смехом ввалились четверо парней. Один за веревочку нес волейбольный мяч, в руках у других были спортивные чемоданчики. Сразу стало тесно, шумно и неуютно. Шуршали синие плащи; здоровые глотки работали на полную мощность: уровень абрикосового сока стремительно падал.

Вера вопросительно улыбнулась. Алексей пожал плечами.

— Плебей, я же говорил тебе, что Моню надо подстраховывать! — вдруг заорал один из парней.

Максимов и Вера встали, Вслед им понеслись восклицания:

— Ребята, мы спугнули пару голубков!

— Не чутко, товарищи, не чутко!

— А девочка ничего-о-о! Я бы не отказался.

Вера была уже на улице, но Максимов все-таки обернулся.

— Это ты сказал? — обратился он к тощему высокому блондину.

Тот хихикнул и оглянулся на товарищей.

— Ну, я. А что?

— А то, что я тебе уши могу оборвать за нахальство.

— Это ты-то?

— Вот именно.

— Да я на тебя начхать хотел.

— Сию же минуту извинись. Ну!

Двое парней угрожающе придвинулись, но четвертый отодвинул блондинчика и сказал:

— Спокойно, мальчики, этот играл за «Медика». Ты слышишь, не обижайся, Кешка у нас запасной. Кешка, извинись. Не дорос еще задевать игроков основного состава.

— Ну ладно, — буркнул Кешка. Удовлетворенный Максимов вышел на улицу. Вера,

посмотрев ему в лицо, расхохоталась и погладила по щеке.

— Ерш! Что ты полез? Ведь они могли тебя избить.

— Это еще как сказать! — усмехнулся Максимов. — Да ты испугалась?

— Конечно, испугалась. Еще бы, ведь ты был один.

Она взяла его под руку и взглянула сбоку на его лицо, которое не стало мягким от добродушной усмешки. Уже давно она заметила, что его лицо часто становится похожим, на лицо боксера, выходящего из своего угла. Она знала, что в ситуациях, сходных с сегодняшней, Алексей никогда не уступит. Но она знала еще и другое. Знала, как доверчив Алексей, как предан своим друзьям, с какой почти ребяческой готовностью он откликается на привет и искренность. В последнее время он грустный и говорит мрачно. Может быть, в этом часть и ее вины? Или это все поза? Ах, не все ли равно? Она его любит таким, какой он есть. Трепач, позер, задира, бука? Ну и прекрасно. Ей надоели добродетели Веселина. Тот, вероятно, сделал бы вид, что не расслышал, а может быть, даже сказал бы: «Какие нравы, Верочка, подумать только!» Но что же делать теперь, что же делать? Бросить Олега? Значит, бросить и работу? Нельзя же будет оставаться с ним на одной кафедре. А! Ведь она женщина, а не синий чулок. «Лешка, дорогой мой стриженый грубиян! Какая у него рука — будто опираешься на металл…» А все-таки трудно, невозможно представить его в роли мужа. Лешка в их чинной квартире. Забавно до чертиков. Но какой ужас! Олег съезжает… Дрожащими руками упаковывает чемодан, что-то шепчет под нос, смотрит виновато глазами побитой собаки… Ой! Верочка, зачем ты лезешь в эту путаницу? Ведь все у тебя шло так гладко, и папа был доволен. Ты работала с увлечением и удовлетворяла «общие культурные запросы». Сними же свою руку с этой железяки! Беги! Вон едет такси. Трусиха, посмотри на его лицо. Боксер устал. Любимый парень! Она пойдет с ним куда угодно, в любую трущобу, и будет принадлежать только ему. А как же аспирантура? Диссертация? Веселии?

— Почему это мне кажется, что сейчас март? — сказал Максимов.

— Потому что сейчас действительно март.

— Значит, зима в этом году не состоится?

— Отменяется! — воскликнула Вера. В голосе ее прозвучала отчаянная решимость. — Прощай. Встретимся в воскресенье.

— Хорошо, в воскресенье так в воскресенье. Вера быстро поцеловала Алексея и пошла прочь.

Пройдя несколько шагов, она обернулась и пошла обратно.

— Ты злишься, Лешка?

— Это не имеет значения.

— Не злись. Ты должен понять… Ты понимаешь?

— Ну конечно. Иди.

Через минуту ее фигура стала только темным пятном. Потом на ярко освещенном углу проспекта мелькнуло синее пальто, белый платок, и Вера исчезла. Алексей медленно пошел по еле заметным на асфальте следам ее туфелек. Да, он все понимает. И ничего не может понять. Снова он один. Это дико! А она уходит к другому, к своему мужу. «Это я ее муж! Только я, и никто другой. Но как она ушла? Сохраняла полное спокойствие, словно прощалась с любовником, с партнером по тайному греху… Мерзавец, как ты смеешь так думать о ней? Просто она не хочет рвать сразу, боится за отца. Старик уже перенес один инфаркт. Но не только это. Вере очень трудно: ведь Веселин не только муж, он и ее научный руководитель. Жутко умный парень, а благообразный до чего, прелесть! Вероятно, сидит сейчас б шлафроке за письменным столом, готовится к лекциям. Входит Вера. „Мой друг, где ты была так поздно?“ — „Мы прогулялись с Зиной. А что?“ — „Нет-нет, ничего, просто я уже стал беспокоиться. Прогулки в такое время чреваты…“ — Максимов помчался по тротуару, неистово размахивая руками. -…Потом он подходит к Вере и целует ее. Мою Веру!»

Максимов выскочил на проспект и понесся к ее дому, словно собираясь разнести его на кирпичики.

Вот он, этот дом. «Ущербленный и узкий, безумным строителем влитый в пейзаж». Спокойно. Ничего в нем нет безумного. Типичный дом для этой части города. Верин отец как-то объяснил, что подобная эклектика была в моде у архитекторов в начале века. Окна широкие, как в современных домах, а по фасаду разбросаны добротные излишества, над парадным возлежит гранитная наяда. Седьмой этаж мансардный, там крутые скаты крыши, какие-то мелкие башенки. Немного готики, и романский стиль, и даже барокко. Смешной дом, и все. Алексей стоял, закинув голову, и смотрел на освещенные окна.

Вспомнил он.

«Как я ее люблю! Пусть будет тоска, пусть будет разлука, пусть любовь начинается с ревности… Это вот и есть то самое, из-за чего стоит жить. Люблю ее глаза, волосы, губы, ее тело, ее слова и ее костюмы, привычки, смех, ошибки, печаль, ее дом, ее улицу, весь этот район, люблю и доброжелательно отношусь к милиционеру, который в третий раз проходит мимо».