Василий Аксенов - Коллеги

В зале кашлянул Карпов.

— Что? — сторожко приставил ладонь к уху Дампфер.

— Ничего, — смущенно пробурчал Владька, — погоняли по уставу — и все.

— Вот! — обрадованно воскликнул Дампфер и поднял палец вверх. — Вот, товарищи, что получается! Стоило человеку вызубрить устав, как перед ним открылись двери в организацию Коммунистического союза молодежи. И никого не заинтересовали тогда его подлинные чувства и мысли, его сокровенные взгляды на жизнь. Я не хочу навязывать вам решения сейчас. Я хочу призвать вас к искренности в ваших комсомольских делах. Дампфер сел было, но сразу же встал снова и отыскал взглядом Максимова.

— Я хочу сказать несколько слов еще об одном комсомольце.

Максимов оцепенел и сжал кулаки.

— О враче Алексее Максимове. Партийная организация знает, что он в связи с этим делом подвергался шантажу и угрозам. И то, что он, именно он, а не кто другой, не побоялся этих угроз и выполнил свой комсомольский долг, меня глубоко, по-человечески обрадовало.

Глаза Дампфера вдруг засветились. На какую-то секунду он застыл в этом необычном для себя состоянии, и Максимов подумал: «Сашка будет таким к старости». Потом Дампфер прикрыл глаза и загасил свет. Алексей усмехнулся и шепнул Владьке:

— Воображает старичина, что на меня его проповедь подействовала!

Карпов ничего не ответил и протянул ему какую-то бумажку. Это была записка от Вали, секретаря начальника.

«Мальчики, вас обоих вызывают к пяти часам в отдел кадров. Будут решать вопрос».

…Почему это именно в марте люди любят решать вопросы? Воздух, что ли, на них действует, запах весны? В марте вздыхают и теребят листочки календаря. В марте готовятся к путине и штурмуют первый квартал. В марте подводят итоги и ждут перемен. В марте решают вопросы.

— Ну что ж, товарищ Максимов, даем вам «добро». Что скажете?

— Добро.

— Главный врач говорила, что вы хотите плавать на…

— Да, на теплоходе «Новатор», если можно.

— Понятно, это ведь наш подопечный. Трофимов, глянь-ка, где у нас сейчас «Новатор».

— «Новатор»… «Новатор»… Так, Вот он. Снялся с Калькутты на Владивосток. Встанет там на малый ремонт.

— Ну, товарищ Максимов, оформляйтесь, получайте подъемные — и счастливого плавания!

— Благодарю вас. До свидания.

Спускаясь по лестнице, Максимов вдруг закричал: «Иго-го!» — и сиганул вниз на площадку через пять ступенек. Кто-то шарахнулся в сторону, кто-то покрутил пальцем у виска, но Алексей, уже окончательно забыв о своем «холодном спокойствии», мчался к выходу, подмываемый желанием перейти на галоп.

На крыльце здания пароходства на него, гикая, налетел Владька.

Оказалось, что Карпов должен сесть на судно в Мурманске.

пропел Владька и смущенно посмотрел на друга.

И Максимов, взглянув на него, неожиданно почувствовал боль. Курение вредит здоровью, это верно, но зато как часто мужчин выручают сигареты. Спички, правда, гаснут безбожно.

— Как ты думаешь, дадут нам перед отъездом по недельке за свой счет?

— К Сашке слетаем, верно? — восклицает Карпов.

Максимов топтался возле вагона, поглядывая на часы и в толпу. Наконец в конце перрона замаячила знакомая атлетическая фигура с лыжами на плече. Владька весело шагал, напевая студенческий гимн.

Рюкзаки и лыжи свалили на третью полку, поезд тронулся. Максимов вышел в тамбур.

Открыл дверь вагона. Клубы морозного воздуха ворвались в тамбур, окутали его с головы до ног и словно на какое-то мгновение приподняли вверх. Как странно все изменяет скорость! Вот мелькает, уносится назад тонкий ряд осин и березок, а за ними висит солнце, как багровый глаз генерала, принимающего парад. Чуть переведешь взгляд — и уже осины и березки стоят на месте, а солнце, не отставая от поезда, стремительно рвется сквозь частокол, как свирепый раненый зверь. Поворот головы — в стекле открытой двери весь этот сполох красок: красной, белой, голубой, зеленой, оранжевой, — вся эта взбесившаяся палитра несется куда-то в сторону, влево. На миг кажется, что пространство расходится надвое, как разрываемый платок, а в середине остаешься только ты, неподвижный, грохочущий человек. Но все это только миг. Человек устроен замечательно: в любую минуту он может увидеть предметы такими, какие они есть. Солнце — это не глаз и не зверь, а звезда средней величины. Земля вращается вокруг солнца и вокруг своей оси. Березы и осины стоят на месте, а эти краски, летящие в сторону, — это отражение зимнего заката, нечеткое потому, что стекло покрыто льдом и копотью. Вот поезд действительно перемещается в пространстве со средней скоростью пятьдесят километров в час, а среди четырехсот его пассажиров имеется субъект, размышляющий в этот момент: счастлив ли он или несчастлив?

Алексей никогда не был счастлив полностью. Все ему чего-то недоставало. Скоро он полетит во Владивосток, потом увидит море, тропики, будет работать (в соответствии с вашими заветами, дорогой отец и учитель Дампфер), писать стихи, заниматься фотографией, мечтать о встречах. Счастье? Да, но Вера… А если бы с Верой все было хорошо, был бы он тогда счастлив? Вряд ли. Нашлось бы еще что-нибудь. Человек не может быть полностью счастлив, потому что он должен идти вперед.

Максимов выбросил сигарету, захлопнул дверь,.секунду постоял в красноватом сумраке тамбура и прошел в вагон. Он увидел, что возле их мест толпится народ. Слышался рокот гитары. Карпов пел «Парня с Петроградской стороны». Рядом с ним сидела проводница, толстая девушка с льняными волосами и голубыми глазами.

— Макс! — крикнул Владька. — Обрати внимание на это дитя фиордов. Поморка! Северная девушка! Сольвейг, а?

— Ой, да ну вас! — Девушка вспыхнула и убежала…На полустанке не было платформы, и ребята, навьюченные рюкзаками, с лыжами в руках, стали прыгать вниз, как десантники из самолета. Из вагона им махали и кричали новые приятели — шахтеры из Донбасса, завербованные на Шпицберген. Тут же стояла с желтым флажком проводница. С грустью она смотрела, как выпрыгивают, даже не обернувшись, веселые попутчики. Вот так всегда.

Поезд пролязгал, простучал, сунул голову в лес, вскрикнул на прощание, вильнул хвостом и исчез. Мела пороша. Друзья огляделись по сторонам. Близ бревенчатого станционного здания сгрудились десятка три избушек, над трубами которых трепались сизые клочья дыма. Горизонт был зубчатым: вокруг во всем великолепии стоял хвойный лес. Накатанная колея пряталась в нем.

Друзья надвинули шапки, положили лыжи на плечи и пошли к станции, скользя в своих тяжелых ботинках. С грохотом они ввалились в буфет и разбудили продавца, дремавшего за прилавком. Из-под халата у него выглядывала засаленная телогрейка, в недельной щетине слабо мерцали глазки. Буфет был засижен мухами. За стеклом стояло несколько бутылок шампанского, валя* лось две-три банки консервов.