Марк Леви - Семь дней творения

– Куда это? – с подозрением спросил Лукас.

– К своим! Поехали, Лукас!

– Каким образом? Милостью Духа Святого?

– Когда не хочешь возвращаться к прежнему хозяину, то надо совершить диаметрально противоположное тому, чего от тебя ждут. Сделай разворот!

– Ты читала мое личное дело? Думаешь, его можно превратить в ничто или переписать за двое суток? Неужели ты воображаешь, что твоя семейка встретит меня с распростертыми объятиями и наилучшими намерениями? Не успею я переступить через порог твоего дома, как на меня набросится орава стражников, чтобы выпроводить туда, откуда я явился. Сомневаюсь, что они отправят меня туда первым классом.

– Я отдавала всю свою душу другим, убеждая их не смиряться с судьбой. Теперь моя очередь вкусить блаженства, мой черед побыть счастливой. Заслуженный рай – быть вдвоем, и я его достойна.

– Ты требуешь невозможного, их сопротивление слишком велико, никогда они не позволят нам любить друг друга.

– Хватило бы крохотной надежды, просто знака… Ты один можешь решить измениться, Лукас. Докажи им серьезность твоих намерений.

– Как бы мне хотелось, чтобы так оно и было, чтобы это оказалось так просто!

– А ты попробуй, прошу тебя!

Оба замолчали. Лукас сделал несколько шагов в сторону огромной ржавой посудины. При каждом стоне швартовов, то натягивавшихся, то опадавших, «Вальпараисо» становился похож на зверя, пытающегося вырваться на свободу, уйти в синеву открытого океана.

– Мне страшно, София…

– Мне тоже. Позволь мне проводить тебя в мой мир, я буду помогать тебе делать каждый шаг, я угадаю твои сны, сотку твои ночи, я всегда буду рядом с тобой. Я сотру все начертанные судьбы, исцелю все раны. Когда тебя охватит ярость, я свяжу тебе руки за спиной, чтобы ты не причинил себе вреда, я залеплю твой рот поцелуем, чтобы заглушить твои крики. Все будет по-новому. Если ты почувствуешь одиночество, то одиноко будет нам обоим.

Он обнял ее, коснулся губами щеки, приласкал ей ухо своим низким голосом.

– Если бы ты знала, какими путями я шел к тебе! Я пребывал в неведении, София, я так часто ошибался, но всякий раз начинал снова еще радостнее, с еще большей гордостью. Мне бы хотелось, чтобы наше время остановилось, хотелось бы по-настоящему прожить его, чтобы познать тебя, любить тебя так, как ты заслуживаешь, но это время связывает нас, не принадлежа нам. Я из другого общества, где все – одно. Я – зло, ты – добро, я – твоя противоположность, но я думаю, что люблю тебя, поэтому проси, чего хочешь.

– Доверия!

Они покинули порт и поехали вверх по Третьей стрит. София искала оживленную городскую артерию, место побойчее, где тесно людям и машинам.

Блез вполз в большой кабинет растерянный и бледный.

– Явился учить меня шахматам? – крикнул Президент, расхаживавший перед бескрайним окном. – Напомни мне, что значит «мат»?

Блез потянул к себе большое черное кресло.

– Не смей садиться, кретин! Хотя нет, лучше сядь, чем меньше я тебя вижу, тем лучше себя чувствую. Вернемся к сложившейся ситуации: наша элита переметнулась на чужую сторону?

– Президент…

– Заткнись! Разве я приказывал тебе говорить? Разве мой рот давал понять, что мои уши соскучились по твоему гнусавому голосу?

– Я…

– Сказано, заткнись! – Это был уже не крик, а настоящий рев, от которого Блез стал сантиметров на пять короче.

– О том чтобы нам его лишиться, не может быть и речи, – заговорил Президент. – О поражении тоже. Я ждал этой недели целую вечность и не позволю тебе все испортить, ничтожество! Не знаю, как ты определял для себя ад до этого момента, но у меня готово для тебя новое его определение! Нет, молчи! Чтобы я не видел движения твоих жирных губ! У тебя есть план?

Блез схватил листок и торопливо нацарапал несколько строчек. Президент забрал записку и ушел с ней к дальнему краю стола. Раз победа недостижима, партию можно прервать, чтобы позднее переиграть. Блез предлагал срочно отозвать Лукаса. Люцифер гневно скомкал бумажку и швырнул ею в Блеза.

– Лукас очень дорого заплатит мне за это! Чтобы он был здесь до наступления ночи! И не вздумай опростоволоситься на этот раз!

– Добровольно он не вернется.

– Намекаешь, что его воля сильнее моей?

– Я всего лишь намекаю, что он охотнее расстанется с жизнью, чем…

– Ты забыл маленькую подробность, болван: это давным-давно произошло!

– Если его смогла поразить пуля, значит, существуют другие способы его достать.

– Так найди их, а не болтай!

Блез испарился из кабинета. Был полдень, ночь наступала всего через пять часов, времени на изменение условий чудовищного контракта было в обрез. В организации убийства лучшего агента ничего нельзя было оставлять на волю случая.

«Форд» остановился на открытом месте, на перекрестке улиц Полк и Калифорния. В этот час автомобили двигались непрерывным потоком. София высмотрела пожилого мужчину с палочкой, замешкавшегося перед «зеброй» пешеходного перехода. Преодолеть на разрешающий сигнал светофора все четыре полосы он вряд ли успел бы.

– Что теперь? – уныло осведомился Лукас.

– Помоги ему! – сказала София, указывая на старика-пешехода.

– Ты шутишь?

– Нисколько!

– Ты хочешь, чтобы я помог этому старикашке перейти улицу? Не очень трудное задание…

– Тогда вперед!

– Запросто!

Лукас неуверенно направился к старику, приблизился к нему – и тут же вернулся.

– Не пойму, какой в этом смысл…

– Предпочитаешь для начала улучшить настроение пациентам больницы? Это тоже нетрудно, всего-то помогаешь им приводить себя в порядок, справляешься, что у них новенького, убеждаешь, что их здоровье идет на поправку, сидишь на стуле и читаешь им газетку…

– Хватит! Он еще не ступил на мостовую? Лукас опять ушел – и опять вернулся.

– Предупреждаю тебя: если вон тот сопляк напротив, ковыряющийся со своим мобильником с цифровой камерой, сделает хотя бы один снимок, я ему отвешу такой пинок, что он превратится в искусственный спутник Земли!

– Лукас!

– Иду, иду!

И он бесцеремонно взял старичка под локоть. Тот в изумлении воззрился на незваного доброхота.

– Ты что, притащился сюда считать машины? Держи крепче свою тросточку, иначе брошу тебя одного посередине Калифорния-стрит!

Парочка, дождавшись остановки машин, вышла на мостовую. Уже на второй полосе у Лукаса взмок лоб, на третьей ему показалось, что бедра ему облепили муравьи, на четвертой его скрутила сильная судорога. Сердце отчаянно колотилось, легкие разрывались от нехватки воздуха. До середины проезжей части оставалось еще несколько шагов, а Лукас уже задыхался. Его лицо соревновалось в окраске с зеленым сигналом светофора.