Ирвин Шоу - Две недели в другом городе

Не беда, – произнес Холт. – Вы обладаете большим жизненным опытом и развитым интеллектом. Вы – человек слова и, что важнее всего, хорошо понимаете Мориса. Если кто-то способен совладать с ним, то это только вы…

Если кто-то способен совладать с ним, – грустно улыбнулся Джек.

Если никто не способен совладать с ним, – произнес Холт, – возможно, ему не стоит выходить отсюда живым. Так для него будет лучше, – своим мягким тягучим баритоном добавил Холт.

Бросив взгляд на лицо Джека, он усмехнулся.

– Вы снова удивлены, Джек, верно? – сказал он. – Думаете – и откуда он знает подобные вещи? Послушайте, Джек, среди нефтедобытчиков немало людей, спешащих погубить себя. Я изучил все симптомы. Тут нет никакого волшебства…

Он помахал рукой.

– Я провел небольшое расследование. Морис, похоже, не считает нужным делать тайну из своей личной жизни, верно?

Да, – согласился Джек. О вас я тоже навел кое-какие справки, Джек. Голос Холта стал почти смущенным.

– Вы на меня не обижаетесь за это?

– Все зависит от того, что вы узнали, – сказал Джек. Холт снова усмехнулся.

– Я смогу платить вам больше, чем ваше начальство. Не стану раскрывать, что еще я установил, скажу только, что вся эта информация – лестная для вас. Она подкрепляет то прекрасное впечатление, которое вы произвели на нас с Мамой.

– Позвольте задать вопрос вам, Сэм, – промолвил Джек. – Что вы скажете о нем?

Джек кивнул в сторону Тачино, прислонившегося к стене коридора и слушающего Тассети, деловито шептавшего что-то на ухо продюсеру.

– Какая роль уготована ему?

– Вполне определенная, – сказал Холт. – Компания будет совместным итало-американским предприятием, он должен будет обеспечить четверть капитала.

– Вы сказали ему о том, что собираетесь пригласить меня?

– Не думайте об этом, Джек, – сказал Холт. – Вы мне нужны. Когда придет время, я извещу мистера Тачино.

– Думаете, он согласится? Холт усмехнулся.

– Ему придется это сделать, Джек, – сказал американец. – Он находится на грани банкротства. Но я не собираюсь извлекать из этого выгоду, Джек, – извиняющимся тоном добавил Холт. – Я отдаю должное его достоинствам. Я уже говорил вам о них, верно? Он энергичен, полон идей, прекрасно знает запросы публики. Но итальянская манера ведения дел отличается от нашей, Джек. Местные бизнесмены совершают операции, которые считаются тут совершенно допустимыми, а в Штатах за них можно получить пять лет. Я буду президентом компании. В ее названии будет моя фамилия. Вы меня понимаете, Джек?

– Да.

– Я предлагаю вам нелегкую работу, – сказал Холт. – Вам придется много трудиться. Сейчас вы получаете двенадцать с половиной тысяч долларов в год. Я подпишу с вами контракт, по которому вы будете получать тридцать пять тысяч в год в течение трех лет плюс пять процентов прибыли.

– А что потом?

Усмехнувшись, Холт коснулся рукой широкополой шляпы, висящей на вентиле.

– Там посмотрим, Джек. Я – бизнесмен, я не работник системы социального обеспечения.

Послышался стук каблуков; к Джеку и Холту, стоявшим у окна, подошел Тачино.

– Знаете, Джек, – сказал Тачино, и тусклый свет лампы отразился от его очков, – я думаю, вам следует выспаться. Завтра вас ждет большая работа. Нам надо закончить дублирование как можно быстрее. Скажу вам правду, Джек, Делани превысил бюджет, съемки тянутся уже три лишние недели. Я слушал то, что вы записали. Мне очень понравилось. Только дело идет слишком медленно. Я знаю, что не ваша вина…

Тачино развел руками, показывая, что не имеет претензий к Джеку.

– Мне известно, как медленно работает Maestro. Но сейчас я беру бразды правления в свои руки. Без Мориса вы быстро закончите дублирование, и мы уложим фильм в коробки, прежде чем Делани выйдет из больницы, верно?

– Не знаю, мистер Тачино, – сказал Джек. – Если я буду тропиться, Делани, поправившись, может забраковать мою работу и заставить все переделывать заново.

Кто ведает, когда он встанет на ноги? – нервно произнес Тачино. – И вообще, выживет ли он? Что мне делать? Ждать? Оплачивать простой ста двадцати членов съемочной группы Голько из-за того, что режиссеру вздумалось поскакать на лошади. К тому моменту, когда Делани сможет вымолвить слово, эта картина будет демонстрироваться в десяти тысячах кинотeaтров.

Мистер Тачино, – мягко, несколько медленней, чем обычно, сказал Холт, – не волнуйтесь.

Мистер Холт, – – произнес Тачино, схватив американца за предплечье, – я вами восхищаюсь. Вы – джентльмен. У вас есть скважины с нефтью. Вы можете ждать. У меня нет скважин с нефтью, мистер Холт, мне надо торопиться.

Дверь палаты, где лежал Делани, открылась, и в коридор вышел врач. Вид у него был бодрый, равнодушный.

Мистер… Эндрус, – прошептал он.

Да? – сказал Джек.

Он хочет поговорить с вами, – сообщил доктор. – Только две минуты. Не более. Постарайтесь, пожалуйста, не волновать его.

Джек вопросительно оглядел находившихся возле него мужчин.

– Что-нибудь передать ему? – обратился он к ним. Все молчали. Затем Холт произнес:

Скажите Делани, пусть ни о чем не тревожится. Джек шагнул в палату и закрыл за собой дверь.

Лишь одна неяркая лампа, стоящая сбоку от кровати, освещала комнату. В углу палаты сидела медсестра. В полутьме Джек не мог разглядеть выражение лица Делани или цвет его кожи. Накрытое одеялами тело Делани казалось детским, хрупким; дыхание его было тяжелым, неровным. Он словно уменьшился в размерах. Морис здорово похудел за один день. К щеке Делани были приклеены пластырем трубки, которые заходили в его ноздри; по ним поступал кислород. Когда Джек остановился возле кровати, Делани поприветствовал его, еле заметно пошевелив пальцами. Джека охватило желание взять Делани на руки, покачать друга, утешить, попросить у него прощения.

– Сэм Холт стоит в коридоре, – сказал Джек. – Он просит тебя ни о чем не тревожиться.

Делани попытался засмеяться.

– Джек, – прошептал режиссер, – две вещи. Первое – не подпускай Тачино к фильму.

– Не беспокойся о фильме, – сказал Джек.

– Он мечтает добраться до него, – вымолвил Делани. – Надо доснять финал. Ну, в привокзальном баре. Это – самый важный эпизод в картине. Тачино превратит его в сцену из «Аиды». Не разрешай ему делать это.

– Я приложу все мои силы, чтобы этого не произошло, – пообещал Джек; его охватили чувство собственного бессилия и жалость к Делани, который даже сейчас, дыша кислородом и с трудом выговаривая слова, прежде всего думал о работе. И какой работе! Джек помнил сцену в баре. Делани был прав, назвав этот эпизод важнейшим в фильме, но сама картина ничего из себя не представляла. Джеку казалось печальным, даже нелепым то, что человек, находящийся между жизнью и смертью, думает о чем-то столь несущественном, как несколько десятков метров целлулоида. Боже, я вступаю в Твое царство. Но прежде я должен дать некоторые указания актерам.