Алексей Колышевский - Патриот. Жестокий роман о национальной идее

— Эй, слюшай, ты, канэшна, маладэс пилять, но чем платыть будыш?

Рогачев сделал попытку порыться в оторванных карманах, понял, что дело это гиблое, и, недолго думая, стащил с себя часы какой-то типично олигархической марки и такой же стоимости и кинул их азербайджанцу:

— На, лови. Хватит на пиво?

— Канэшна, дорогой!

— Дай рублей пятьсот, я такси поймаю.

— Э, разве эта тики-так пяссот рублэй стоит? На тэбэ трыста, на тачка хватыт. Все равно ты эта часы украл гдэ-та, а я у тэбе пакупай патом в турьма садысь.

— Украл, говоришь? — усмехнулся Рогачев, принимая от торговца бутылку «Балтики» и триста рублей. — А может, ты и прав…

Домой его привез дедушка-ветеран на гниловатом, но все еще бодреньком «Москвиче-412». На работе Рогачев не появлялся три дня.

Гера позвонил жене и сделал попытку что-то соврать насчет срочной работы.

— С ней и заночуешь? — спросила пусть и не умудренная житейским опытом, но обладающая тонким чутьем настоящей женщины Настя.

— Ну что ты, малыш, зачем ты так? Просто очень много работы, понимаешь? Помнишь, я тебе говорил, что многих маститых интернетчиков можно поймать в Сети только по ночам?

— Ты мог бы поработать дома, — устало возразила она, услышав, как за стеной их спальни проснулся малыш и потребовал ее к себе.

— Но ты понимаешь, мне в кабинете как-то лучше думается, как-то все концентрированней, что ли.

— Да-да, понимаю: и думается лучше, и пьется тоже лучше.

— Ну, Настя, ну я ведь не пил, с чего ты взяла. Так, с Петром по чуть-чуть во время обеда. Так я останусь, ты не против?

— Как хочешь.

— Ну вот. Начинается. — Гера почувствовал злость, но у Насти не было ни малейшего желания устраивать телефонные скандалы.

— Извини, мне нужно кормить ребенка. Желаю плодотворной работы. — И отключила телефон. Гера чертыхнулся и тут увидел, как рядом с ним паркуется маленькая «Микра»…

Она подъехала к тому самому ночному заведению, возле которого Гера подобрал ее визитку, столь судьбоносно оставленную в покое ветром. На всякий случай Кира позвонила Рогачеву, который все никак не ехал, но телефон «Vertu» был уничтожен вместе с автомобилем, и ответить по нему Рогачев никак не мог. Решив, что перебравший донжуан спекся и уснул, Кира с удовольствием отправилась на встречу с Германом, благо ехать до «Третьяковской» было делом трех минут.

Ночное заведение оказалось милым и уютным баром, цены в котором фильтровали публику, не превращая заведение в банальную рюмочную с грязной репутацией притона для городской гопоты. Они сидели друг против друга, что-то пили и не могли наговориться, так много общего связывало их. Гера видел перед собой свой всегдашний тип холодной стервы, которая становится в постели ненасытным чертом, вампиром и «делает любовь» так, что вся стервозность сразу уходит на второй план. Гера знал это. Он это видел. Не в силах сдержать влечения, он пригласил Киру в туалетную кабинку, и там, за закрытой на задвижку тонкой дверцей, произошло их первое соитие, после которого Гера понял, что «попал», и попал, как попадает муха в клей. Всеми четырьмя лапками. Без всякой возможности выбраться. Нельзя было назвать это любовью, но с полным правом можно назвать это страстью, а страсть, которая многими воспринимается как любовь, но на самом деле таковой не является, — это самое сильное, сладкое, тонкое и острое, словно лезвие стилета, чувство на этой круглой планете, чуть, впрочем, по словам побывавших в космосе, сплюснутой по краям…

Сняв первое бесконтрольное желание, эти двое принялись кутить напропалую, веселясь, распивая шипучие французские вина и осыпая друг друга ингредиентами общих для них обоих тем. Гера взахлеб принялся рассказывать о своих успехах в деле патриотизации российского Интернета, или просто Рунета, как он его называл, словно заправский уже продвинутый сетевой пользователь, хотя таким он, по сути, и был. Поделился ближайшими планами о поездке в США с целью окончательных переговоров и подписания акта приобретения части «Живого Журнала» его холдингом за деньги рыдающего от такой бесцельной для себя покупки Баламутом.

— Только вот черт его знает, что потом делать с этим журналом, Кира. Понятно, что надо прикармливать с руки основных и ставших давно уже авторитетными владельцев дневничков, чьи дневнички посещает самое большое количество народу, но, боюсь, процесс будет долгим, а хочется все делать быстро и, проверяя состояние счета в родном гренадинском офшоре, смотреть на растущие день ото дня цифры и наслаждаться жизнью.

— Хочешь через наиболее популярных блоггеров влиять на общественное мнение? — Кира задала вопрос со знанием дела, не разводя особенных сантиментов.

— Ну, разумеется. Рад, что ты, милая, понимаешь меня с первого раза. Чем больше у меня будет таких ручных сетевых собачек, тем быстрее Интернет обретет ту нужную, трехцветную окраску, о которой так печется Рогачев и…

— О! Не надо произносить при мне это имя, дорогой. — Кира говорила неискренне, но с расчетом на откровенность Геры по поводу его настоящего отношения к высокому кремлевскому боссу. — Это обыкновенное быдло, лоснящееся от тупо наворованных денег, продавшее за них и за место под красной звездой Спасской башни своего друга и к тому же совершенно не умеющее найти культурный подход к девушкам.

— Да уж. Рогачев — это феноменальная мразь, — согласился Гера и взял у Киры прикуренную для него сигарету. — И мне приходится каждый день быть против него один на один, представляешь! Каждую свою идею я должен разжевать и положить этому борову в пасть, иначе он ни черта не понимает! Есть, правда, Сеченов, но он просто хороший мужик, не более того. И он не хочет слишком уж сильно вдаваться в детали, опасаясь, и не без основания, что Рогачеву это не понравится. Ведь подчиняюсь-то я ему, а не генералу. Ну а как твой добрый дядюшка Поплавский? У вас-то вроде с ним язык общения отлажен и живете вы с ним душа в душу?

Кира зачем-то показала стенке, за которой, по ее мнению, должен был скрываться бывший офис, средний оттопыренный палец правой руки и процедила:

— Старый пидор, которого ты называешь дядюшкой, полтора часа назад вышиб меня из фонда, дав на сбор манаток ровно пять минут.

Гера даже присвистнул. Ему стало жаль Киру, и в его затуманенном алкоголем мозгу стало вертеться что-то еще не вполне осознанное, но довольно приятное по ощущениям.

— Но за что? Что ты такого могла натворить?

— Я всего лишь профессионально выполняла свою работу. — Кира затянулась сигаретой и выпустила вверх большую струю дыма. — Представляешь, я несколько месяцев готовила обширный доклад о работе с оппозицией, все сделала одна, представляешь! Встречалась со всеми этими правозащитничками из хельсинкской группы, пришлось даже сходить на поклон к старой, выжившей из ума дуре Боннэр! Придумала вместе с этим любителем негров и педофилом Огурцовым целую партию национальных коммунистов и откопала для правых нормального прогэбэшного парня заместо этой чокнутой полуяпонки и кудряша, который погряз во внебрачных детях и полностью разложился. С дочкой сюсюкающего реформатора подружилась, чуть не спилась с ней на пару, она вискарь хлещет литрами. Да что там говорить — я даже одного известного тебе шахматного гения произвела сразу чуть ли не в национальные герои, а мне за это сегодня показали на дверь!!! Козел! Козлина! Козлище тупое, жирное — ненавижу!!!