Анатолий Голубев - Тогда умирает футбол

Прости, Дон, но в благородство играйте без меня. Я думаю, что Тейлор и ребята простят меня. Они, возможно, и пошли бы против Мейсла, но я сейчас, – он подчеркнул «сейчас», – не пойду. А они как знают… – Он кивнул в сторону остальных.

Но те молчали, уже этим давая понять, что думают так же, как Бен.

И только Прегг, как бы извиняясь, добавил:

– Не обижайся, Дональд… Роуз был потрясен.

«Это парни, которые сражались с «Реалом»? Как же это? Майкл почти с переломом пытался бежать за Ди Стефано. Клифт, потерявший сознание в воротах от нервного и физического перенапряжения. Они боятся…»

Когда Дональд пришел в себя, комната уже опустела, только Солман продолжал сидеть в кресле, заложив руки в карманы.

Он встал и взял Дональда за плечи.

– Пойдем-ка, старина, выпьем по стаканчику. И не расстраивайся, здесь ничего не поделаешь.

– Я понимаю, Бен, ты говорил это, беспокоясь за ребят. – И Дональд кивнул в сторону, как кивал в сторону команды сам Бен.

Солман стиснул сильной ладонью плечо Дональда, и тот понял, что верно определил мотивы поведения самого Солмана.

– Ребята ведь не виноваты, Дон, что жизнь такая гнусная. Если ты, известный журналист, не зависимый человек, твердо стоишь на ногах, то молодых игроков скрутят, как котят. А из зеленых ребят еще может выйти толк. Правда, неизвестно, кому он нужен, этот толк…

В его голосе послышались нотки той странной обреченности, на которые обратил внимание Дональд во время их разговора в гостинице перед игрой с шотландцами.

Когда они выходили из клуба, в конце длинного коридора Дональд заметил мелькнувшую фигуру секретаря Фокса.

– Я знал, чем закончится твой разговор с командой. Иного исхода мог наивно ожидать только ты. – Марфи расположился в кресле, помешивая ложечкой крепкий, еще не разбавленный молоком чай. В толстой старой пижаме и теплых домашних туфлях он выглядел сейчас старше своего возраста.

Они сидели в домашнем кабинете Марфи. Мягкий свет торшера освещал только тело Криса, оставляя в тени его лицо. Через приоткрытую в гостиную дверь Дональд видел жену Марфи – Джейн, сухонькую пожилую женщину с выпученными, как у рыбы, глазами. Ее руки мелькали в вязке, а по лицу бегал отсвет телевизионного экрана.

За час до того, как Роуз собрался к Марфи, вдруг раздался телефонный звонок. Дональд снял трубку и услышал самодовольный голос Фокса. А сам Фокс, чувствовалось, готов был лопнуть от счастья, выполняя возложенную на него миссию.

– Мистер Роуз, – официальным тоном произнес он, – мистер Мейсл просил поставить вас в известность о своем решении. Если еще раз повторится демарш, подобный сегодняшнему, с командой, вам будет запрещено появляться на территории клуба и ваше поведение обсудит совет директоров. Вы, конечно, понимаете, о чем идет речь?

– Спасибо за предупреждение. Учту, – буркнул Дональд.

И повесил трубку.

Когда он рассказал об этом Марфи, тот рассмеялся.

– Ты еще не успел выйти из клуба, как старая лиса уже все доложила Мейслу. Должен тебе сказать, тот пришел в ярость. Давно я не видел шефа в невменяемом состоянии. Он сказал немало «теплых» слов в твой адрес о неблагодарности, и прочем, и прочем. Хотел сразу послать тебя к черту, но потом передумал и только процедил: «Посмотрим!» Должен признаться, это самая поганая угроза, которую он мог придумать.

– Мне это совершенно безразлично. Я хочу сейчас знать только одно – что надо сделать, чтобы остановить постыдный процесс. Крис, а вы, как вы относитесь к нему? Я полагаю, что он и вам не по душе!

– Видишь ли, мой мальчик, в жизни так много всего, что не по душе… Но в жизни все далеко не так просто – вот это «черное», вот это «белое», ты «за» или «против»… Нет, все не так просто. Вот ты думаешь, я всесильный бог «Манчестер Рейнджерс». Впрочем, ты этого не думаешь. Ты знаешь, кто бог. А я, – он махнул рукой, – я пятнадцать лет жизни отдал этому клубу, но так и остался на правах «мерси» у денежного мешка.

Есть менаджеры, которые втянуты в дело. И они давно бы послали тебя с твоей правотой подальше. Мне хватит моих денег, и я не лезу в финансовые дела. Более того, когда итальянцы предлагали непостижимую сумму за переезд в Италию, я отказался. Здесь я делаю важную работу. Конечно, ваш брат журналист нередко проезжался по мне: дескать, старик Крис не гак уж много делает – больше болтает.

Уж как меня поносили, когда я в самый расцвет клуба заявил, что будущее «рейнджерсов» с этим составом не вселяет оптимизма. «Брюзжание», – упрекали меня. Может быть, тогда это и звучало похвальбой, когда я сказал, что через два года молодежь достойно заменит отличных ребят, которым уже подкатило под тридцать.

Ты помнишь, меня хотели выжить из клуба за то, что я слишком рьяно выдвигал юнцов. И только железная рука Мейсла поставила все на свои места. Он долго говорил со мной, вот как я сейчас с тобой. Взвешивал все «за» и «против» и дал согласие, чтобы я взял с собой на товарищеский матч шестнадцать молодых ребят из плеяды Тейлора. И они выиграли. Я мог бы, конечно, почить на лаврах. Но я искал новых и новых мальчишек. И они сегодня играют. И президент доволен ими… А что убедило Мейсла? Только подсчет – я показал ему, сколько новых тысяч фунтов стерлингов валяется под ногами в виде молодых талантов.

О, я знал, на что иду! Знал: могу многое проиграть, но могу многое и выиграть. Молодежь, выступающая в низших лигах, дисквалифицируется. И ей надо расчищать время от времени место наверху. Я доверял молодым – и не ошибся. Однажды после действительно зрелой игры я вдруг почувствовал, что мои опасения за будущее клуба теперь и отныне излишни. Я добился своей цели.

Марфи сделал долгую паузу, столь несвойственную его характеру. Дональд не торопил, чувствуя, что все сказанное до этого – только прелюдия. Самое главное будет сейчас.

– В этом деле, которое затеваешь ты, Дон, я тебе не помощник. Я сознаю правоту твоих взглядов, Дон, но у меня нет ни сил, ни желания вести борьбу с Мейслом. Я знаю, что эта борьба будет не только жестокой, но и что Мейсл выиграет ее. А это значит – погибнет дело всей моей жизни, ибо Мейсл просто вышвырнет меня с работы. Вот так… Я не отговариваю тебя от принятого решения выступить против процесса. Ты молод. Если упадешь, еще сможешь подняться. А я старик… А старикам не рекомендуется падать – они редко когда поднимаются вновь.

Конечно, мой мальчик, ты вправе упрекнуть меня в пассивности… Ведь искусство жизни не в том, чтобы самому вызубрить несколько законов, а чтобы заставить и других людей жить по законам человечности. В жизни чаще всего руководствуются двумя принципами: «я хочу» и «это правильно». Вся жизнь проходит в борьбе этих двух принципов. Задача – уложить понятие «я хочу» в то, что мы называем «это правильно», – увы, не всегда под силу.