Владимир Соловьев - Апокалипсис от Владимира

В любом зале перед появлением главного действующего лица бывает довольно шумно. Воркование и кряхтение, заигрывание с соседками и щелканье кнопок диктофонов, постукивание карандашами по блокнотам, откашливание и чиханье, приглушенный смех и нервическое зевание — все эти звуки сливаются в единый фон напряжения, неотличимый по мощности от гудения линий высоковольтных передач. Во время проведения широкомасштабных президентских пресс-конференций все звуки обычно враз умирают при появлении пресс-секретаря Путина — господина Громова. Наступает гробовая тишина, во время которой Алексей Алексеевич обводит зал глазами. Под его взором журналисты перестают дышать, застывая в ожидании заветной фразы: «Президент Российской Федерации — Владимир Владимирович Путин!» Открываются высокие двухстворчатые двери, и энергично входит Президент. Начинается суматошное цоканье затворов фотоаппаратов. Герой улыбается едва дышащим журналистам и здоровается с ними. Счастье охватывает присутствующих — к ним возвращается жизнь. Производится коллективный вздох облегчения, и зал оживает.

В моем случае все выглядело несколько иначе. Следуя за Гусманом, я появился из-за спин журналистов, что само по себе было довольно неожиданно. При осознании того, что я уже в зале, ряды сковало холодное оцепенение. Звуки зала умирали постепенно, и журналисты стали застывать, как в детской игре «Морская фигура, замри», словно оказавшись в поле зрения Медузы Горгоны. Как мороз прихватывает поверхность воды, сковывая ее паутиной льда, так и я своим появлением хоть на время, но подавил эмоции собравшихся здесь людей. Правда, от этого их страх и ненависть ко мне не стали меньше. Я всего лишь взвел спусковую пружину, и долго мне ее в этом состоянии было не удержать.

В мертвой тишине я сел рядом с Михаилом. Растущее напряжение зала передалось и ему. Гусман понимал, что должен представить меня аудитории и сказать несколько теплых вступительных слов, но никак не мог этого сделать. Казалось, что у него сердечный приступ: он сгорбился и весь побелел, на лбу выступили крупные капли пота. Торжественное воскрешение сотрудников ИТАР-ТАСС в мои планы на входило, поэтому я решил ему помочь. Подняв глаза на зал, я сказал:

— Здравствуйте! Прошу первый вопрос.

Гусман ожил, задышал, на его щеках появился румянец. Оцепенение прошло:

— Да-да! Прошу, кто желает?

Как всегда, самой смелой оказалась представительница газеты, о которой я ничего не слышал и уж тем более никогда не читал. Молоденькая прыщавая брюнетка в очках стала что-то ворковать о большом счастье, выпавшем нашей стране, а также о величии Даниила и моем собственном. Она путалась в словах и никак не могла определиться с падежными окончаниями. Это был уже не вопрос, а целая хвалебная речь, которая определенно должна была завершиться обычной пошлостью на уровне «Ваши творческие планы?». Присутствующие расслабились и загудели.

Я не слушал ее — мое внимание было приковано к центру зала. В шестом ряду, прямо напротив меня, сидели настолько внешне схожие граждане, что издалека их можно было принять за однояйцевых близнецов-тройняшек. Это ощущение усиливало пристрастие троицы к одинаково безвкусным оправам очков. В центре группы, на месте Ильи Муромца, находилась госпожа Петровская, олицетворяющая собой печатную прессу. Справа от нее сидел господин Павловский, занимающийся телевидением, а на месте Алеши Поповича гордо восседал плюгавый интернет-персонаж — Мистер Паркер. Яркие прыщи на лице последнего предательски свидетельствовали об отсутствии у их хозяина успеха в любовном реале, хотя его коллеги выглядели не лучше. Однако вовсе не внешний вид этих людей привлек меня, а беседа, которая велась ими на фоне непрекращающегося жужжания все задаваемого вопроса. Их отношение ко мне ни для кого не было секретом. Именно глубокое и искреннее чувство ненависти давно и накрепко спаяло этих неудачников, так что теперь они занимались вполне ожидаемым занятием — обменом желчными высказываниями в мой адрес. Это можно было бы назвать состязанием в остроумии, но тогда мне пришлось бы солгать, и ложь была бы двойная — реплики, которыми они перебрасывались, не были ни острыми, ни умными.

Вообще, в зале было предостаточно моих недоброжелателей. Практически все присутствующие считали меня выскочкой — и я мог их понять, ведь в «доапостольские» годы я отнюдь не вел праведную, в их представлении, жизнь. Но понять — не значит простить. Если угодно, мне вообще было нелегко, если не невозможно, найти в зале журналистов, испытывавших ко мне симпатию. Бесспорно, не надо забывать, что в этом профессиональном сообществе подобное отношение является своего рода нормой. Взаимное шипение и плевки друг в друга воспринимаются как пожелание доброго утра — серпентарий чистой воды!

Но, с другой стороны, кто я для них? Как могут воспринять мой теперешний апостольский статус все те, кто еще не так давно считал себя вершителями судеб, а теперь вынужден отрабатывать гонорар, полученный от богатых ублюдков с политическими амбициями? Как любили эти люди рассказывать о своей близости к власть имущим и о беседах с самим Президентом, хотя зачастую Путин разговаривал не с ними лично, а еще с сотней других журналистов. Но ведь взгляд его был обращен не ко всем ним, а только к рассказчику! Ах!… А теперь появился этот выскочка (то есть я), которого Президент принимает тет-а-тет?! С таким положением дел невозможно мириться! Это несправедливо!!!

Они правы. Вот раньше, когда их продажность была высокооплачиваемой и им не надо было сидеть на всяких там пресс-конференциях неизвестно с кем, жизнь в стране была совсем иной. Лучше. По крайней мере, для них. Но их хозяева поставили не на ту политическую лошадку — и, как результат, одним туманный Альбион, а им потеря статуса. От регулярных телевизионных эфиров к редким газетным статьям и радийным комментариям. Теперь им приходится терять время в этой жуткой компании, чтобы задать лишь один вопрос: «Означает ли это, что Путин останется Президентом пожизненно?» — и, высмеяв любой мой ответ, настрочить что-нибудь о «так называемом» Страшном суде. Конец света для многих из них давно наступил, но они так и не заметили его приближения и, словно обезглавленные куры, все так же продолжают суетливо перебирать лапками.

Но не только эти жалкие создания собрались сейчас передо мной. Пожаловали и молодые волки, готовые прославиться любым способом. Что ж, сегодня у них определенно есть шанс. Конечно, они могли бы написать обо мне какую-нибудь ложь, после чего ждать ответной реакции и тем самым заставить всех запомнить свое имя. Даже не надо особо оригинальничать, сойдет что-нибудь самое простое: «Гейтс — любовник Соловьева?» или «Соловьев — отец моего ребенка-мутанта. Мальчику два месяца, а он уже говорит и у него крылья!» Или, наконец: «Соловьев обматерил своего коллегу! Неужели апостолам можно все?» Но зачем ждать, когда вот он я, на блюдечке с разноцветной каемочкой?