Милорад Павич - Внутренняя сторона ветра

Когда учение закончилось и русский учитель вернулся обратно в Срем, Леандр поступил учиться в австрийское военно-инженерное училище для унтер-офицеров.

А когда подошла к концу учеба и в этой школе, по городу поползли слухи о том, что у выходящих на Саву городских ворот собираются строить две новые башни на месте тех, что были разрушены в 1690 году. Строительство одной из них, северной, было доверено давно испытанному строителю Сандалю Красимиричу, и он уже начал закладывать фундамент. Что касается второй, южной, башни, с ней дело было непросто. Все товарищи Сандаля, которые в то время строили в Белграде, отказались от этой работы, потому что вторую башню нужно было возводить на болотистой почве.

– Ненадежное это дело, – говорили они. Так что здесь дело стояло на месте. Когда прошло уже довольно много времени с начала работ над первой башней, однажды утром стала известна совершенно неожиданная новость, изумившая всех.

В тот день на заре Леандра разбудил упоительный запах, проникавший в его дом снаружи. Это мочился отец, и его моча, как всегда, издавала сильнейший запах мускуса, заросшего лилиями сада или сандалового дерева. И эти восхитительные запахи будили не только домашних, но и детей из соседних домов.

– Опять у Чихорича припадок мудрости, – говорили тогда. И действительно, отец Леандра в последние годы своей жизни был мудрым, только пока мочился.

В то утро отец распространял запах сандалового дерева в жидком состоянии и поносил сына:

– Молодой богатырь, а стал старым нищим! Будто тебя третьей ночью не уберегли, оборони Господь! С кем связался и чего хочешь! Одно бросил, другого не подобрал…

Так Леандр понял, что отец все знает. А раз знает отец, знает и весь город. Знает, что именно Леандр собрался начать работу над южной башней. И это означало, что он стал соперником знаменитого Сандаля Красимирича, который был таким могучим, что птицы на Саве и Дунае ловили для него рыбу, загоняя ее в сети, а кони могли проржать его имя на трех языках.

Сандаль Красимирич был значительно старше Леандра, по возрасту он мог быть ему отцом. А по положению Леандр мог быть его слугой. Красимирич вошел в Белград с австрийской армией в 1717 году, в кожаном шлеме, завязанном под подбородком так давно, что ему пришлось остричь бороду, когда настало время расставаться с военными доспехами. После того как он сделал это и остался наконец с непокрытой головой, оказалось, что он совершенно сед. Еще во время войны он был приписан к инженерным отрядам австрийской армии, наводившим плавучие мосты, а придя в Белград, присоединился к швейцарцу Николе Доксату, нанятому австрийцами для восстановительных работ на городских стенах и башнях. В таких делах у Сандаля Красимирича не было никакой иной подготовки, кроме той, что он получил в военных походах, однако ему удалось оправдать доверие военачальников и в условиях мира, после чего ему поручили выстроить несколько небольших пороховых складов и легких укреплений в пригороде.

Несмотря на то что той осенью дожди наполняли бочки быстрее, чем рабочие их вычерпывали, он довел работу до конца. Его ремесло пользовалось все большим спросом в растущем после войны городе, и он вместе со своими помощниками все больше и больше удалялся от дома, подобно тому как буква «р», начиная с января, в названиях месяцев передвигается от конца слова все ближе к началу.

– В те месяцы, у которых в имени нет кости, домой меня не жди, – говорил обычно Красимирич жене, и действительно, когда буква «р» исчезала из названия месяца, ни Сандаля, ни его помощников нельзя было увидеть дома, и так продолжалось до первых больших дождей, когда волшебная буква, означавшая для них отдых, вместе с сентябрем пристраивалась в хвост года.

Свою башню Сандаль Красимирич начал строить так, как научился, и с теми людьми, которые к нему уже привыкли. Он засунул в кусок хлеба золотую монету, пустил его вниз по Дунаю и взялся за дело. Средства для строительства были обеспечены, потому что он был хорошо известен и денег для него не жалели, давали щедро. А Леандру пришлось сначала засыпать болото камнями и песком. Он строил «на живой земле», но этого никто не хотел принимать в расчет. Люди, отвечавшие за казну и знавшие Сандаля Красимирича, с сомнением смотрели на молодого человека, который, не имея собственных дел, начал вмешиваться в чужие, который на войне не проливал кровь и которому земля кровь не возвращала и который взялся теперь за такое, что сам Сандаль Красимирич считал невозможным. Поэтому уже с самого начала Леандр строил полностью на свой страх и риск.

Когда выросли первые этажи башен, бросилось в глаза, что народ собирается глазеть на ту, что строил Сандаль. Подивиться поднимающемуся среди лесов зданию приходили с жирными после обеда бородами, выпив, чтобы не заснуть, крепкого кофе, и сербские мастера, и австрийские архитекторы.

– Всякую красоту мы видали, но ничего подобного не встречали, только посмотрите, что Сандаль делает! Чудо! Настоящее чудо! – говорили они, трогали камни, румяные, как корка хлеба; схватив себя за шапки на затылках и задирая головы, прикидывали высоту, до которой вознесется будущая башня, и нахваливали автора.

К этому времени Леандр притащил в свое болото лодку и в этой лодке, которая была по крайней мере сухой, ел, спал, а больше всего бодрствовал над чертежами, цифрами и линейками, таская их с собой повсюду, и даже на леса, которые были поставлены с внутренней стороны постройки, так чтобы снаружи нельзя было наблюдать за тем, как он работает. По ночам он зажигал на мачте огонь и при этом свете строил башню изнутри, как будто плывя куда-то сквозь мрак, но не по рекам, чей шум был слышен ему в башне, а вверх, к невидимым облакам, которые точно так же шумели, разрываясь в клочья на ветру или на рогах молодого месяца. Он чувствовал себя так, будто находился в утробе корабля, стоявшего всю жизнь на якоре в гавани, которой он никогда не видал, а выйти из него было можно только через один-единственный иллюминатор, ведущий прямо в смерть. И сейчас вдруг этот корабль двинулся, направляясь в столь же неизвестное, но бурное открытое море.

Следовало безошибочно держать курс в ночи, внимательно следя за снившимися ему чужими снами. Именно с таким чувством, делая расчеты при свете свечи, Леандр отвоевывал свою башню у тьмы. В ходе этих расчетов он пришел к выводу, что геометрические тела имеют одни и те же значения и на небе и на земле, как бы они ни были обозначены. Цифры вели себя иначе. Их значения могли изменяться, и Леандр понимал, что при строительстве ему придется принимать к сведению и происхождение чисел, а не только их значение в данный момент. Дело в том, что числа, так же как и деньги, в разных условиях котируются по-разному – догадался он, – поэтому их значения непостоянны. Однажды он все же заколебался и едва не отказался от того математического искусства, которому обучил его русский с голубыми глазами, цвет которых менялся во сне. Ему вдруг показалось, что Сандаль Кра-симирич пользовался числами гораздо целесообразнее, чем он сам, и что та школа, которая воспитала его соперника, то есть швейцарская школа, обладала преимуществом перед его византийской. Это случилось после того, как однажды утром с берега Савы прибежали рабочие и сообщили Сандалю Красимиричу, что его башня уже обогнала по высоте крепостные стены и ее отражение появилось на воде! Это известие облетело город в одно мгновение. Был устроен настоящий праздник, и Леандр, почувствовав, что он отстает, приказал одному погонщику ослов тайком сходить посмотреть, не отражается ли в Саве и южная башня, которую строит он, Леандр. Погонщик равнодушно отвечал, что южная башня в воде отражается уже давно, так что нет никакой необходимости спускаться к реке. Это было тогда, когда Леандр заметил, что его потребность в рабочих и мастерах растет, а его сверстники и товарищи по школьной скамье, которых он в свое время нанял на работу, один за другим куда-то исчезают со стройки.