Милорад Павич - Внутренняя сторона ветра

Посреди фразы Сандаль вытащил из-за обшлага сложенную бумагу и проект, стер с них рукавом пыль и протянул Леандру со словами:

– Здесь мои расчеты и планы. Наверное, в них не все так, как надо, не все, как говорится, без сучка и задоринки, но тебе ведь это нетрудно проверить. Окажи мне эту услугу. Неловко будет перед людьми, если твоя башня будет закончена раньше моей…

Сказав это, посетитель направился к двери и, обернувшись, небрежно добавил:

– Сделай мне заодно и расчет консольных опор, на которых должен держаться барабан купола. У меня столько дел, что просто не успеваю.

Так Леандр обнаружил, что Сандалю не удалось сделать переход от четырехугольного сечения к купольному своду.

«Вот те на», – подумал он и сделал необходимые расчеты, однако оказалось, что вносить исправления уже поздно, потому что ошибки были заложены еще в фундаменте, сооруженном так, что он не мог выдержать башню в том виде, как она задумана. Следующим утром Леандр пошел к Сандалю, отнес ему бумаги и все исправления, а из головы его при этом не шли рассказы людей про то, что собаки никогда не забегают на двор к Сандалю Красимиричу, потому что чувствуют, как люто он может ненавидеть. Леандр открыто сказал ему, что башню следует закончить тут же, потому что большей высоты она не выдержит.

Сандаль выслушал его с необыкновенным спокойствием, собрал все бумаги, поблагодарил и извинился – он должен был срочно идти, потому что его ждали ученики. Действительно, Леандр увидел, что в одном из сараев поблизости от стройки по распоряжению митрополита открыта временная школа строительного дела. и среди учеников Сандаля он узнал кое-кого из тех, кто вместе с ним учил и выучил, как четырехугольная часть башни переходит в консольные опоры, а с них на барабан.

Таким образом, как и предположил Леандр, Сандалю пришлось закончить строительство еще до того, как его сооружение достигло высоты, предусмотренной для сторожевых башен, однако все – и товарищи Сандаля, и городские священники, и офицеры при дворе принца, да и вообще все, кто, сидя по корчмам, застилал табачным дымом стаканы с вином, – говорили про то, что архитектор закончил строительство гораздо раньше срока. Общее мнение было таково, что Сандаль перегнал этого «хрипуна» с другой стороны Савских городских ворот и что Леандр не уложился в срок.

Итак, северную башню Сандаля торжественно покрыли свинцовым листом, рядом с ней поставили стрелка, который должен был следить, чтобы над башней не пролетела ворона, пока она еще не освящена, зажарили целого вола, в стену замуровали пугало и на верхушке башни водрузили флюгер в виде петуха. А наутро оказалось, что башня Сандаля вдруг отбросила тень на южную башню, и с тех пор Леандру приходилось работать в холодке, под звуки праздника, долетавшие и до того берега Дуная и Савы. Новое сооружение было торжественно открыто, а Леандр по-прежнему продолжал ночевать в лодке на дне южной башни, которая все еще не достигла даже той высоты, на которой нужно переходить от четырехгранника к барабану. Теперь, ближе к окончанию работ, он остался совершенно один, без единого помощника, без денег, без всякой поддержки, и солдаты каждое утро предупреждали его, чтобы не разводил грязь на строительной площадке, и грозили штрафом. Его товарищи боялись сквозняков, гулявших по башне, и он работал вместе с несколькими строителями, которые тайком пробирались с турецкой территории, чтобы не умереть с голода и хоть что-то заработать, а в конце недели уплывали обратно в лодках с веслами, замотанными тряпьем, скупые на слова, но не дорожащие жизнью.

Начавший заикаться от одиночества и большой высоты, на которой теперь приходилось работать, Леандр жевал собственный язык, как недозрелое яблоко, и разговаривал с помощью рук и камней. Ему иногда казалось, что под каждым словом должно стоять что-то твердое и тяжелое и каждое слово должно говорить о том, что может поднять его ввысь или перенести с места на место, как лебедка поднимает строительные мостки, иначе оно будет похоже на птицу без ног, которая не может спуститься на землю и вынуждена строить гнездо и выводить птенцов на воде.

Однажды ночью Леандр лег в лодку и почувствовал, что дрожь начала колотить его о борта, что у него болят волосы, жар пачкает верхушки ушей, а кости изнутри наполнены такой стужей, как будто он всю жизнь носил в себе страшную зиму, как повсюду зеркала носят с собой свою тишину. Ночи проносились где-то там, по другую сторону башни, снег становился все глубже, и тут пришел отец и принес новости. Он сидел и варил больному травы и чай из кукурузы, разговаривая где-то в углу башни, невидимый сыну, с таким же невидимым и незнакомым больному собеседником.

– Первый кусок и первый глоток надо бросить дьяволу, – жаловался отец, сидевший по другую сторону очага, – только как же бросит тот, кто ходит в краденой шапке и протягивает руку за куском хлеба. Помню, я еще и зубы-то до конца не поменял, а уже давай берись за суму, проси милостыню, подбирай объедки. Ходи за тридевять земель и к черту на рога. Бывало, я по сто кусков хлеба приносил и вываливал на стол. Горбушки, корки, куски, объедки, краюшки, вчерашний шиенично-ржаной, перезревший плов, позавчерашние плюшки, куски холодной пшенной каши, гречишники, гороховые блины; куски слоеного пирога и кислые калачи, овсяные хлебцы и солдатские караваи-зуболомы, еврейская маца и монашьи одномесячники, замешенные с травой, чтобы не черствели, булки из рыбьей муки и запеканка из гречневой каши, кукурузные лепешки без сыра и кукурузные лепешки без шкварок; недопеченные ватрушки и перепеченные коврижки, заплесневелые пирожки, овсяные лепешки, которые скотине на рога в день поминовения надевают, отцовские коржики, залежавшиеся со времен войны, и торты, оставшиеся после праздника, горелые рулеты, хлебцы-«утопленники», которые и вспоминать не стоит, или же те, про которые говорят: «Купил мне папаша бублик, а я, дурак, съел его без хлеба»; сухари и баранки, пончики и пирожные, которые в Стамбул посылают, когда головы покупают, пресные оладьи и просфоры, пряники, пышки, пампушки, овсяное печенье, ржаные лепешки, пшенники, ячменные блинчики, все непропеченное, безвкусное, мякиш без корок и пироги без начинки, прокисший кукурузный хлеб, все недоеденное и вонючее, от всего кишки рвутся да в заднице свербит, – одним словом, все, про что за столом хоть раз да было сказано:

«Уберите подальше», все это со всего света собирается на твоем столе, чтобы сказать тебе, что этот свет еще вчера был тем, чем ты станешь завтра.

Каждый кусок надо по-своему обрезать, а когда сварганишь из всего этого на печи себе хлебище и положишь его вечером под голову – три дня богач! Под головой похрустывает, уши греет, кусок отломишь – зевает, а ты, нажравшись от пуза, дрыхнешь на нем, во сне икаешь, и снится тебе вино. Ведра вина, бочки вина, целые караваны, груженные вином. А вина – ни капли! Нигде ни капли!..