Эдуард Тополь - Любожид

То, что кундур-хакан, презрев вековой обычай, оставил город и, минуя даже хакан-бека, сам подскакал к Царю на расстояние дерзкой близости и прямо с крупа коня своего упал под копыта царского скакуна, – все это только подтвердило самые худшие страхи Иосифа.

– Говори! – тихо приказал он хакан-беку.

– Русы! Русы сожгли Итиль! – выкрикнул кундур-хакан, не поднимая головы от пыльной дороги и свежего лошадиного помета. – Печенеги пропустили русов по Большой реке, и они сожгли Итиль! Все погибло, все царство погибло, о великий Каган! Бог Израиля оставил нас!

– Говори еще! – снова нетерпеливо приказал Иосиф.

Они пришли на боевых ладьях, ночью, когда твое войско спало, о Царь. Их тысячи тысяч! Они многочисленны, как песок, молоды, как молодые волки, и не знают пощады ни к мужу, ни к жене его, ни к детям нашим… – быстро заговорил кундур-хакан, глотая пыль. – Они разграбили все, что принадлежало людям хазарским, булгарским и буртасским на реке и вокруг нее. Они убили всех, кого застали спящим и живым, а кто сумел спастись, убежал и уплыл по морю в сторону армян. Пало Царство твое, о Царь царей…

– Кто привел их?

– Святослав, новый киевский князь. Он молод, как отрок, но силен, как волк…

– Теперь замолчи. Ты знаешь, что делать, – прервал его Иосиф и медленным шагом повел своего коня назад, к войску своему, которое в трепете походных знамен стояло пред ним неровным и бесконечным строем.

А позади Иосифа лежавший в дорожной пыли кундур-хакан вытащил из ножен свой поясной кинжал, упер его рукояткой в землю и грудью бросился на острие. Но Иосиф даже не оглянулся на предсмертный хрип заместителя своего заместителя. Опоздал! Неужели я опоздал? – подумал Иосиф. Неужели этот мальчишка Святослав, вероломный, как мать его, и сильный, как отец его, упредил меня? Но, Господи, почему ты допустил это? Почему ты всегда допускаешь, чтобы дикие гунны и варвары уничтожали царства просвещения, наук и веротерпимости? И неужели одна ошибка юности может стоить всего государства, построенного поколениями царей?

Однако в тайных глубинах своего опечаленного сердца знал Иосиф ответ на этот вопрос – ответ, который не знали даже евнухи его русских наложниц.

Давно это было. Господи, неужели ты помнишь и не прощаешь даже такое давнее? В те годы царствовал в Итиле дед Иосифа досточтимый Песах, а самому Иосифу было только пятнадцать лет, и отец отправил его в поход с заместителем деда раб-Хашмонаем, потому что не закален был тогда юный Иосиф ни духом, ни сердцем, ни мышцей. И дошли тогда их кони до русского города Киева, разгромив и град и деревни русов и пленив много русских мужчин, женщин и детей в наказание за пьяный погром, который учинили русы в Киеве, на Подоле, иудеям-ремесленникам. И послал тогда раб-Хашмонай в шатер Иосифу, внуку царя своего, самый большой подарок, который отнял у себя, у своего сердца. Пятнадцать самых юных русских красавиц послал к его шатру раб-Хашмонай для выбора и утешения плоти, и в затруднении стоял тогда пред этими русскими девушками молодой наследник итильского трона. Конечно, он уже был мужчиной к тому моменту, но робость мальчика вошла к нему в сердце. Ведь не видели дотоле его глаза такой красоты. Все было странно, волнующе и ново в этих девах для молодого черноволосого Иосифа – их тонкие, как у русалок, волосы цвета меда, их сине-зеленые глаза в опушке густых ресниц, их маленькие груди, закрытые круглыми накладными коробочками, их стройные, белые и тонкие, как морские водоросли, тела и длинные белые ноги. И не знал Иосиф, кого из них выбрать для своего удовольствия, потому что все они были прекрасны лицом и белы телом и стояли пред ним с опущенными в землю глазами. И вдруг – самая юная из них, не старше двенадцати лет, с золотыми накладными коробочками на груди и золотыми же браслетами на руках и ногах – вскинула свои пушистые ресницы и глянула на Иосифа прямым взглядом. Серые были у нее глаза, серо-зеленые и такие бездонные, что разом ослабли колени Иосифа, и язык пересох, и мысли спутались. Но и такая волна тепла тут же протянулась из глаз ее к глазам Иосифа, что возликовало сердце его. Словно, даже не зная ни хазарского, ни еврейского языка, эта дева вмиг прочла все мысли Иосифа и сердцем своим тут же зашагала в одном движении с его сердцем, и кровь их потекла рядом и слилась в едином течении.

Между тем надсмотрщик за рабами уже вскинул плетеную кожаную нагайку, чтобы ударить пленницу, дерзнувшую поднять глаза на внука Царя. Но Иосиф жестом удержал его руку.

– Эту, – сказал он евнуху и, вскочив на коня, умчался к шатрам раб-Хашмоная.

А ночью, по вызову Иосифа, евнух привел ему эту девочку. Она была чисто вымыта, красиво одета, пахла ароматными арабскими травами, а ее золотые волосы были расчесаны и заколоты костяным гребнем. Расщепив на ее плечах золотые и серебряные застежки и заколки, Иосиф обронил на ковер ее красивые широкие одежды и развязал кожаные шнурки ее накладных нагрудных коробочек, чистое золото которых говорило о том, что она дочь знатного русского мужа. Тонкое девичье тело, белое, с белой маленькой грудью, открылось Иосифу в свете восковых свечей.

– Ложись, – сказал он ей по-еврейски и показал на стеганые шелковые матрацы.

Она легла, повинуясь жесту его. Он, раздевшись, лег рядом с ней.

– Ласкай меня, – приказал он.

Но она не поняла его слов.

И тогда он сам стал ласкать ее, стал гладить рукой ее тело, и грудь, и соски, и живот, и опушку ее «фарджи» – так, что закрылись в истоме глаза ее и аркой восстало тело ее на стеганом шелковом матраце. Но когда, ликуя, расколол Иосиф своими коленями ее чресла и вознес над ними свой ключ жизни, возбужденный и трепещущий от нетерпения, потоки слез вдруг брызнули из серых глаз этой русской наложницы, и забилась она в руках его, и – впервые – открыла уста свои, говоря и прося его:

– Нет! Не надо! Не делай этого! Заклинаю тебя Богом твоим! Не делай этого! Прошу тебя!

Иосиф от изумления удержал решительный удар своих бедер.

– Откуда ты знаешь мой язык?

Она не ответила на вопрос, а продолжала молить:

– Мне только десять лет! Прошу тебя – не делай этого!

– Кто ты? – спросил он. – Кто отец твой?

– А ты отпустишь меня?

– Хорошо. Я отпущу тебя, не плачь.

– Ты обещаешь?

– Я уже обещал, ты же слышала. Царь не повторяет своих слов. Перестань же плакать.

Она перестала. Она встала, завязала на груди шнурки своих накладных коробочек, надела одежды свои и заколола их на плечах. Потом вскинула на Иосифа свои серые глаза и сказала сухим и почти властным голосом:

– Прикажи своим воинам пропустить меня!

– Но ты еще не сказала мне, кто ты и кто твой отец? И откуда ты знаешь язык мой?

Стоя у выхода из шатра, она сказала: