Иэн Бэнкс - Шаги по стеклу

Он отвернулся со смутным чувством отвращения — не столько к этой относительно безобидной похабщине, сколько к чему-то другому, еще не осознанному, и у него на глазах из травы взлетела целая стая мух, оторвавшаяся от темного куска ноги какого-то животного.

Ему хотелось дать волю слезам; он зажмурился, преодолевая последнюю внутреннюю преграду, и ждал, что вот-вот погрузится в первобытные чувства, с которыми всегда боролся; но слез почему-то не было, пришла только обреченность, мерзкая горечь, непреодолимое отвращение ко всему окружающему — к людям с их творениями и мыслями, к нелепым средствам и бесполезным целям. Открыв глаза, он почувствовал предательскую резь и досадливо заморгал.

Вот это оно и есть, вот к чему все сводится; вот вам цивилизация, миллиарды лет вашей эволюции — вот они: засаленные картинки для онанистов да гнилое звериное мясо. Секс и насилие в уменьшенном масштабе, как все наши типовые фантазии.

Боль внутри вспыхнула снова, острая и неистовая, как ржавый клинок.

Она начала стремительно расти, словно коварная раковая опухоль; сперва отвращение, потом аллергия на всю окружающую мерзость, на эту грязную, растерзанную обыденность, на зловещее кишение бытия: ложь и страдание, узаконенное убийство, право воровать, геноцид и ненависть, немыслимые человеческие жестокости, убогие радости обездоленных и нищих телом и духом, мерзопакость городов и поселений, испепеляющий фанатизм убеждений и верований, индустрия мучений и экономика алчности под благочинной маской порядочности, все пустые, крикливые, лживые слова для оправдания и объяснения невыразимой скорби и бессилия перед нашей собственной беспощадностью и тупостью; это захлестывало со всех сторон, как стихийное бедствие, как гнет всей атмосферы, не уравновешенной внутренним давлением, сжимало и сплющивало — и распирало изнутри тошнотворным бременем банальных, непомерных откровений.

С ощущением свинцовой тяжести он снова повернулся к воде. Во рту пересохло, в горле застрял ком, а язык, этот инструмент красноречия, превратился в отравленный кляп, в какую-то железу, вобравшую в себя все шлаки и выбросы организма, раздувшуюся от гнилостных останков, словно мертвая туша. Его едва не стошнило, внутри все переворачивалось. Он открыл папку для эскизов и вытащил из нее большие листы бумаги.

На рисунках, выполненных пером и черной тушью, было изображено женское лицо, составленное из сотен аккуратных мелких штрихов, которые образовывали лабиринт. Даже сейчас, вопреки всему, сознание подсказывало: это лучшее, что он сделал за всю свою жизнь.

Раскачиваясь с пятки на носок, он рассматривал ее лицо, а к горлу подкатывала тошнота, которая поднималась из желудка и ударяла в голову; потом он начал бросать листы, один за другим, в унылую, безжизненную воду темного канала. Они падали то плашмя, то ребром, некоторые слипались, иные отделялись от прочих, были такие, что сразу скрывались под остальными, одни смотрели вверх, в ясное небо, другие — вниз, в мутную воду. Он следил, как бумага постепенно намокает, а тушь расплывается черными разводами по всевозможным ракурсам ее лица. Ленивое течение канала неспешно приняло все рисунки, перетасовало их по-своему и повлекло в сторону разверстой пасти туннеля, обратно под холм, под жилые дома и городские дороги.

Не сходя с места, он провожал их взглядом; дурнота прошла, но боль так и не отступала, а глаза по-прежнему оставались сухими. Потом он закрыл опустевшую папку на молнию и совсем было собрался уходить, но передумал, шагнул на траву, поднял рваный порножурнал и забросил его в воду, затем отогнал мух от обрубка конечности с клочками черно-белой шерсти, взялся двумя пальцами за единственный уцелевший коготь и швырнул туда же.

Он смотрел, как все это уходит в глотку канала: большие прямоугольники белой бумаги с черными разводами, словно листья какого-то исполинского зимнего дерева; за ними журнал, похожий на дохлую птицу; а позади — едва держащийся на плаву обрубок черно-белой ноги, над которым еще вились самые настырные мухи.

Напоследок он столкнул с тропинки комья запекшейся пыли, смешанной с кровью. Вода забулькала и подернулась серой пеленой. И когда висевшая в воздухе пыль стала медленно оседать на землю, он двинулся отсюда прочь — вдоль канала, потом вверх по склону, через калитку и обратно в город.

Грейз-Инн — одна из коллегий адвокатов в Лондоне.

Холборн — район в центре Лондона, к западу от Сити. Все названия районов, улиц и зданий Лондона подлинные; перемещения персонажей можно проследить по городской карте. Топонимика романа связана с северной частью Лондона.

Рене Магриттп (1896—1967) — бельгийский художник-сюрреалист.

Эйр-Гэллери — здание для постоянно действующих выставок современного искусства в Лондоне.

Один такой ловкий уже был — Джерри Форд! — Джеральд Форд (р. 1913), бывший президент США, как-то упал с трапа самолета, и с тех пор его имя используется для иронической характеристики неуклюжих, неловких действий.

Звездная палата — высшее судебное учреждение в Англии в XV—XVI вв., созданное для борьбы с мятежными феодалами; заседало в зале с потолком, украшенным звездами.

«Как пали сильные» — Вторая Книга Царств, 1:19.

Терапевтические Войны — наименование вызывает ассоциацию с религиозно-аскетической сектой терапевтов, или ферапевтов (одна из групп ессеев), возникшей, согласно Филону Александрийскому, во II в. до н. э. среди александрийских иудеев. Ферапевты стремились жить в уединении и строгом воздержании, подобно позднейшим христианским аскетам. Получили свое название за искусство врачевания души. Ферапевты искали истину, занимаясь интерпретацией священных книг; они полагали, что слова суть символы тайного знания. Ессеи приняли участие в войне с Римом в 66—73 гг. и потерпели сокрушительное поражение. Римляне подвергли их жестоким пыткам, чтобы заставить выдать спрятанные книги — религиозные сочинения и трактаты о магии, но не добились ничего. После этой войны ферапевты исчезли из истории. ...от них требовалось найти ответ на головоломку и разыграть несколько партий в различные игры. — Здесь и далее — многочисленные аллюзии на работы известных ученых XX в. — «Игры, в которые играют люди» американского психолога и психотерапевта Эрика Берна, «Homo Ludens» («Человек играющий») нидерландского философа Йохана Хейзинги, «Истина и метод» немецкого филолога Х.-Г. Гада-мера и другие. Так, например, у Гадамера сказано: «Бытие всяческой игры — это всегда искупление» (Гадамер Х.-Г. Истина и метод. М. 1988. С. 159). У Эрика Берна популярно описаны многие модели поведения, использованные в романе «Шага по стеклу», — в частности, дается описание игры «Как отсюда выбраться», в которую «играют» заключенные и пациенты психиатрических больниц (Берн Э. Игры, в которые играют люди. Люди, которые играют в игры. Л., 1992. С. 116—118). Э.Берн в значительной степени следовал учению 3. Фрейда, которое также отражено в эпизодах романа. Выбор этих работ отражает интересы Иэна Бэнкса, изучавшего в университете шотландского города Стерлинга психологию, философию и филологию.