Джозеф Кутзее - В ожидании варваров

– Буря! – кричу я. Ничего страшнее я еще не видел. Мужчины бегут снимать свою палатку.– Соберите лошадей вместе и привяжите! – До нас уже долетают первые порывы ветра, снег начинает змейками виться по земле, и снежная пыль взлетает в воздух.

Опираясь на палки, девушка стоит рядом со мной.

– А ты-то видишь хоть что-нибудь? – спрашиваю я.

Привычно скосив голову, она вглядывается в даль и утвердительно кивает. Мужчины принимаются разбирать вторую палатку.

– Значит, все-таки снег был плохой приметой!

Она не отвечает. Хотя я понимаю, что должен помогать остальным, мне не оторвать взгляда от огромной рокочущей черной стены, которая надвигается на нас со скоростью мчащейся во весь опор лошади. Ветер усиливается, нас качает; знакомый вой снова вторгается в уши.

– Быстрее; быстрее! – командую я и хлопаю в ладоши. Один из мужчин, стоя на коленях, складывает полотнище палатки, сворачивает войлочные подстилки, увязывает в узлы постель; двое других сгоняют лошадей в центр лагеря.

– Сядь! – кричу я девушке и, спотыкаясь, бегу укладывать вещи. Ураган из сплошной черной стены превратился в крутящееся месиво песка, снега и пыли. Вой ветра переходит в пронзительный вопль, у меня срывает с головы шапку, и буря разом накрывает нас. Опрокидываюсь навзничь, но ветер тут не виноват, меня сшибла сорвавшаяся с привязи лошадь: она ошалело носится вокруг, уши прижаты, глаза выкачены.– Поймайте ее! – кричу я. Но мой крик – лишь слабый шепот, я и сам себя не слышу. Лошадь исчезает, как растаявший мираж. В тот же миг наша палатка вихрем взмывает в небо. Бросаюсь на свернутые войлочные подстилки, прижимаю их к земле и рычу от злости. Потом на четвереньках, таща за собой подстилки, пробираюсь назад, к девушке. Это все равно что плыть против течения. Глаза, нос, рот сразу же забивает песком; чтобы набрать в легкие воздуха, задираю голову.

Разведя руки, как крылья, девушка удерживает двух лошадей за шеи. Она, кажется, что-то говорит им: хотя глаза у них бешено блестят, лошади стоят смирно.

– Наша палатка улетела! – кричу я ей в ухо и машу рукой, показывая на небо. Она поворачивается: под шапкой на ней намотан черный шарф, закрывающий все лицо; не видно даже глаз. – Палатка улетела! – снова кричу я. Она молча кивает.

Сбившись в кучу, мы пять часов укрываемся за грудой дров и за лошадьми, а ветер хлещет нас снегом, градом, дождем, песком, пылью. От холода ноют кости. С подветренной стороны на боках лошадей запеклась корка льда. Мы теснее жмемся друг к другу – люди и животные, все вместе, – делясь своим теплом и стараясь, продержаться.

Затем, в середине дня, ветер стихает так внезапно, будто где-то захлопнули дверь. В ушах звенит от непривычной тишины. Нужно скорее размять затекшие руки и ноги, почиститься, навьючить лошадей, нужно заняться чем угодно, лишь бы разогнать застывшую кровь, но у нас только одно желание: еще хоть немного полежать в нашем логове. Эта сонливость коварна!

Голос у меня надсадно скрипит:

– Вставайте, надо грузиться!

Бугры в песке подсказывают, где захоронены наши разбросанные вещи. Сколько мы ни ищем, от улетевший палатки не осталось и следа. С нашей помощью лошади, хрустя суставами, поднимаются на ноги, и мы их навьючиваем. Холод недавней бури ничто в сравнении с холодом, который приходит ему на смену и словно окатывает нас ледяной водой. Дыханье инеем оседает на лице, нас колотит дрожь. Лошадь, идущая первой, шатаясь, делает три неуверенных шага и тяжело оседает на задние ноги. Мы скидываем с нее вязанки дров, подпихиваем ей под живот шест, поднимаем ее и гоним вперед ударами кнута. Уже в который раз кляну себя за то, что затеял трудный поход с малоопытным проводником да еще в такое предательское время года.

Десятый день: потеплело, небо расчищается, ветер стал мягче. Мы тащимся по равнине, как вдруг наш проводник что-то кричит и показывает рукой вперед. «Горы!» – думаю я, и сердце у меня екает. Но проводник увидел вовсе не горы. Появившиеся вдали пятнышки – это люди, люди верхом на лошадях: кто, как не варвары! Поворачиваюсь к девушке – она сидит на устало плетущейся лошади, которую я веду за собой.

– Почти пришли, – говорю я. – Там впереди какие-то люди, и мы скоро узнаем, кто они.

Тяжесть, скопившаяся на душе за эти дни, отпускает меня. Оставив девушку, быстрым шагом перехожу в голову отряда, и мы берем курс на три чернеющие вдали крохотные фигурки.

Лишь через полчаса мы понимаем, что, несмотря на все усилия, не приблизились к ним ни на шаг. Они двигаются с той же скоростью, что и мы. «Нарочно не обращают на нас внимания»,– думаю я и решаю развести костер. Но едва командую остановиться, три пятнышка вроде бы тоже останавливаются; когда же мы снова трогаемся, они тоже пускаются в путь. «Может быть, это лишь игра света, и они просто наше отражение»,– размышляю я. Сократить расстояние между нами мы не можем. Давно ли они нас преследуют? Или, может быть, они считают, что это мы преследуем их?

– Хватит, – говорю я своим спутникам. – Гнаться за ними бессмысленно. Проверим, как они себя поведут, если к ним поедет только один из нас.

И, взяв у девушки лошадь, я в одиночестве выезжаю навстречу незнакомцам. Некоторое время они, кажется, не трогаются с места, наблюдают и ждут. Но потом силуэты их начинают отдаляться, превращаясь в точки, поблескивающие в мутной кромке горизонта. Как ни подгоняю лошадь, она слишком ослабела и из нее не выжать ничего, кроме мелкой трусцы. Я отказываюсь от погони, спешиваюсь и жду, когда подъедут остальные.

Чтобы сберечь силы лошадей, мы делаем переходы все короче и короче. Сегодня мы разбиваем лагерь, пройдя по плоской каменистой местности не более шести миль, и все это время впереди нас, ни разу не исчезая из вида, скачут три всадника. Даем лошадям часок пощипать редкие клочки низкой худосочной травы, потом привязываем их возле палатки и выставляем дозорного. Опускается ночь, в туманном небе появляются звезды. Мы долго сидим у костра, нежимся в тепле, с у довольствием вытянув ноющие от усталости ноги, и нам не хочется забиваться тесной кучей в единственную палатку. Повернувшись на север, всматриваюсь в темноту и готов поклясться, что различаю вдали отблеск другого костра; но пока я пытаюсь показать его остальным, ночная тьма сгущается в непроницаемую черноту.

Мужчины, все трое, вызываются спать под открытым небом и нести дозор по очереди. Я растроган.

– Не стоит, – говорю я. – Подождем несколько дней, пусть потеплеет.

Спим мы урывками: в палатку, рассчитанную на двоих, нас втиснулось четверо, девушка скромно лежит с самого края.

Поднимаюсь до зари и опять смотрю на север. Розовато-лиловое предрассветное небо начинает золотиться, И на голом лице равнины вновь проступают темные пятнышки, но их уже не три, а восемь… девять… десять… может быть, даже двенадцать.