Маргарет Этвуд - Слепой убийца

Этого я не ожидала.

Или ожидала? Внезапно, или было вступление – прикосновение, взгляд? Я как-то спровоцировала его? Насколько помнится, нет, но точно ли одно и то же – то, что я помню и то, что случилось на самом деле?

Теперь да: в живых осталась одна я.

В общем, все оказалось именно так, как Рини рассказывала о мужчинах в кинотеатрах. Только я не была оскорблена. Но остальное правда: я была ошеломлена, не могла двинуться, спасения не было. Кости превратились в тающий воск. Алекс успел расстегнуть на мне почти все пуговицы, но тут я очнулась, вырвалась и обратилась в бегство.

Все это я делала молча. Сбегая по чердачной лестнице, откидывая волосы и заправляя блузку, я не могла отделаться от ощущения, что он смеется мне вслед.

Я точно не знала, что будет, если такое произойдет снова, но одно было ясно – это опасно, по крайней мере, для меня. Я буду напрашиваться, приму, что случится, стану ходячей грядущей катастрофой. Я не могла больше приходить одна к Алексу Томасу на чердак и не могла объяснить Лоре, почему. Ей будет слишком больно: она никогда не поймет. (Нельзя исключить и другую возможность: может, он такое же проделывал с Лорой. Нет, исключено. Она никогда не позволит. Или нет?)

– Нужно вывезти его из города, – сказала я Лоре. – Нельзя его тут вечно держать. Кто-нибудь узнает.

– Еще рано, – ответила Лора. – Железную дорогу все время проверяют. – Она была в курсе, потому что по-прежнему работала в столовой.

– Тогда надо перевести его в другое место, – настаивала я.

– В какое? Другого места нет. Здесь безопаснее всего: единственное место, куда не придут искать.

Алекс Томас сказал, что не хочет застрять на зиму. Иначе спятит. Сказал, он и так уже психованный, как в тюрьме. Сказал, что пройдет пару миль по шпалам и прыгнет в товарняк – насыпь там высокая, так что это нетрудно. Ему бы только попасть в Торонто, там его не найдут: у него в городе есть друзья, и у них тоже есть друзья. А при случае он переберется в Штаты, там не так опасно. Судя по статьям в газетах, власти подозревают, что он уже там. В Порт-Тикондероге его больше не ищут.

В начале января мы решили, что Алексу можно уходить. Порывшись в гардеробной, отыскали и отнесли на чердак старое отцовское пальто, собрали Алексу кое-что поесть – хлеб, сыр и яблоко, и отправили на все четыре стороны. (Через некоторое время отец хватился пальто, и Лора сказала, что отдала его бездомному бродяге – отчасти правда. Это было так похоже на Лору, что вопросов ей не задавали, только поворчали немного.)

В ночь расставания мы вывели Алекса через черный ход. На прощанье он сказал, что многим нам обязан и никогда этого не забудет. Он обнял каждую из нас, обнял, как сестер, каждую – не дольше другой. Было очевидно, что он хочет поскорее от нас уйти. Если б не ночь, можно было подумать, что он уезжает учиться. А мы, проводив его, плакали, точно матери. И одновременно чувствовали облегчение, что сбыли его с рук, – и в этом тоже было нечто материнское.

Алекс оставил на чердаке одну из наших дешевых тетрадок. Разумеется, мы её тут же раскрыли – посмотреть, написал ли он там что-нибудь. На что мы надеялись? Прощальное письмо с изъявлениями вечной благодарности? Добрые чувства к нам? Что-то в этом роде.

Но вот что мы обнаружили:

анхорин накрод

берел ониксор

каршинил порфириал

диамит кварцэфир

эбонорт ринт

фулгор сапфирион

глюц тристок

хорц улинт

иридис ворвер

йоцинт вотанит

калкил ксенор

лазарис йорула

малахонт цикрон

– Это что, драгоценные камни? – спросила Лора.

– Нет. Звучат как-то не так, – ответила я.

– Может, иностранный язык?

Этого я не знала, но подумала, что список подозрительно напоминает код. Может, Алекс Томас (в конце концов) был тем, за кого его принимали, – шпионом каким-то.

– Думаю, надо его уничтожить, – сказала я.

– Дай мне, – быстро предложила Лора. – Я сожгу в камине. – Она сложила лист и сунула в карман.

Спустя неделю после ухода Алекса Лора пришла ко мне в комнату.

– Думаю, тебе она нужна, – сказала Лора. Фотография, на которой сняты мы трое, – та, что сделал Элвуд Мюррей на пикнике. Себя Лора отрезала – осталась только рука. Если её отрезать, край выйдет кривой. Лора фотографию не раскрашивала, только свою руку сделала бледно-желтой.

– Господи, Лора! – воскликнула я. – Где ты её взяла?

– Я сделала несколько копий, – ответила она. – Когда работала у Элвуда Мюррея. У меня и негатив есть.

Я не знала сердиться или тревожиться. Странно, если не сказать больше, – вот так резать фотографию. От зрелища бледно-желтой руки, сияющим крабом ползущей по траве к Алексу, у меня по спине побежали мурашки.

– Ты зачем это сделала?

– Потому что тебе хочется запомнить её именно такой, – сказала она.

Так дерзко, что у меня перехватило дыхание. Лора смотрела мне прямо в глаза – у любого другого человека такой взгляд мог означать только вызов. Но это Лора: в голосе ни злобы, ни ревности. Она просто констатировала факт.

– Все нормально, – сказала она. – У меня ещё одна есть.

– А на твоей нет меня?

– Да, – ответила Лора. – Тебя нет. Только рука. – В тот раз она ближе всего подошла к признанию в любви к Алексу Томасу. Ну то есть, кроме того дня перед смертью. Но и тогда она не произнесла слово «любовь».

Нужно было выбросить эту искалеченную фотографию, но я не выбросила.

Все пошло по старому, заведенному порядку. Не сговариваясь, мы с Лорой больше не говорили про Алекса Томаса. Слишком многое нельзя было высказать – обеим. Поначалу я поднималась на чердак – там ещё витал лёгкий запах табака, – но потом перестала: ни к чему хорошему это не приведет.

Насколько возможно, мы окунулись в повседневность. Денег немного прибавилось: отец должен был получить наконец страховку за сожженную фабрику. Мало, но все же, как сказал отец, некоторая передышка.

Имперский зал

Время года движется на шарнирах, земля откатывается все дальше от солнца; летний бумажный хлам под кустами вдоль дороги предвещает поземку. Воздух суше, готовит нас к Сахаре центрального отопления. Кончики пальцев трескаются, лицо вянет. Если бы я видела свою кожу в зеркале – очень близко или очень далеко, – она оказалась бы меж глубокими морщинами исчеркана тоненькими, точно раковина.

Прошлой ночью мне приснилось, что у меня волосатые ноги. Не пушок, а густая поросль – черные волосы, хохолки и завитки, покрывшие ногу до бедра, – точно звериная шкура. Наступает зима, снилось мне, и я погружаюсь в спячку. Обрасту шерстью, заберусь в берлогу и засну. Обычное дело, словно так и надо. Но потом я вспомнила – прямо во сне, – что прежде была не такой волосатой, а напротив, гладкой, как тритон, – по крайней мере, ноги волосатыми не были. Значит, хоть и кажется, что они срослись с телом, это не могут быть мои ноги. К тому же я их не чувствовала. Это чьи-то чужие ноги. Нужно только их ощупать, провести по ним рукой и понять, чьи же они.