Олдос Хаксли - Остров

Загадочно улыбаясь, рани развела руками, словно желая сказать: да, я жалкое создание, но принадлежу не себе, а Великому Учителю Кут Гуми.

— И вот я здесь, — повторила она.

— И вот вы здесь, хвала Всевышнему, — преданно произнес мистер Баху.

Выдержав благопристойную паузу, Уилл спросил у рани, продолжала ли она, достигнув столь высокого уровня, практиковаться в молельне мадам Бюло.

— Постоянно, — ответила рани. — Без Медитации, как и без пищи, я не могла бы существовать.

— Вы, наверное, встретили немало к тому помех, когда вышли замуж? Я говорю о годах до вашего возвращения в Швейцарию. Ведь вам приходилось нести множество официальных обязанностей.

— Не говоря уж о неофициальных, — сказала рани, и было ясно: у нее имеется немало нелестных замечаний относительно характера, Weltanschauung 11и сексуальных привычек покойного супруга. Она уже приоткрыла рот, чтобы развить эту тему, но вновь сомкнула губы и посмотрела на Муругана.

— Милый, — позвала она.

Муруган, который задумчиво полировал ладонью ногти, виновато вздрогнул.

— Да, мама?

Прощая ему излишнее внимание к собственным ногтям и явное пренебрежение к разговору, рани с обворожительной улыбкой сказала сыну:

— Будь ангелом, ступай и пригони машину. Мой Внутренний Голос не сказал, что домой надо возвращаться пешком. Это всего в нескольких ста ярдах отсюда, — пояснила она Уиллу. — Но в такую жару и в моем возрасте...

Слова ее взывали к опровергающей лести. Но жара не способствовала не только прогулкам пешком; Уиллу не хотелось прилагать усилия, чтобы придать неискренним словам убедительное звучание. К счастью, на выручку пришел профессиональный дипломат и опытный придворный, который сумел загладить невежливость неотесанного журналиста. Мистер Баху звонко, искренне рассмеялся и затем испросил прощения за свое веселье.

— Но разве это не смешно! «В мои годы», — повторил он и засмеялся вновь. — Муругану нет еще восемнадцати, а уж мне ли не знать, сколь юной была принцесса Рендана, когда выходила замуж.

Муруган, тем временем, послушно поднялся и поцеловал матери руку.

— Теперь мы можем говорить более свободно, — сказала рани, едва он вышел из комнаты.

Взглядом, голосом и всем своим колышущимся телом рани выражала недовольство супругом.

De mortuis 12... Ей не следует ничего говорить о своем супруге, кроме того только, что он во всех отношениях был типичный паланезиец, настоящий представитель своей страны. Под красивой, гладкой кожей палане-зийцев кроется, увы, ужасающая порочность.

— Стоит мне только вспомнить, в кого они пытались превратить мое дорогое Дитя! Это было два года назад, когда я разъезжала по свету во имя Крестового Похода Духа.

Звеня браслетами, рани в ужасе воздела руки.

— Для меня было сущей мукой расстаться с ним на такой долгий срок; но Учитель повелел мне ехать с Миссией, и Внутренний Голос сказал, что мне не следует брать Дитя с собой. Он и так слишком долго жил за границей. Пора познакомиться со страной, которой он будет править. Вот почему я решила оставить его здесь. Тайным Советом был назначен Комитет Опекунов. Туда вошли две женщины, матери взрослых сыновей, и двое мужчин, одним из которых, к сожалению, — скорее скорбно, нежели с гневом, сказала рани, — оказался доктор Роберт Макфэйл. Короче говоря, едва я очутилась за пределами страны, как эти достопочтенные опекуны, коим я доверила свое Дитя, своего Единственного Сына, принялись методично, повторяю, методично, мистер Фарнеби, подрывать мое влияние. Они пытались разрушить систему Моральных и Духовных Ценностей, над которой я усердно трудилась в течение многих лет.

Уилл не без ехидства (ибо он понимал, конечно, что имеет в виду рани) выразил свое изумление. Система моральных и духовных ценностей? Но Уилл не знает никого добросердечней, чем доктор Роберт и его помощники. Найдется ли другой такой добрый самаритянин, со всею искренностью спешащий на помощь?

— Да, они не лишены милосердия, — сказала рани. — Но милосердие — не единственная добродетель.

— Конечно, нет, — согласился Уилл и перечислил все качества, которых явно недоставало самой рани. — Существует также искренность. Не говоря уж о правдивости, скромности, самоотверженности.

— Вы забываете о Непорочности, — сурово заметила рани, — Непорочность — основа всего, sine qua non 13.

— Но, наверное, здесь, на Пале, так не считают.

— Определенно нет, — сказала рани.

И она продолжила свой рассказ о том, как ее бедное Дитя окружили порочные люди; они покушались на его невинность, подстрекая вступить в связь со скороспелой беспутной девицей, коих на Пале великое множество. А когда этим порочным людям стало ясно, что Муруган не из тех, кто станет соблазнять девушку (ибо рани приучила его смотреть на Женщину как на Святыню), они велели девушке соблазнить его.

Увенчалась ли, гадал Уилл, эта попытка успехом? Или Антиной уже научился презирать девушек, предпочитая им своих юных друзей? А, может быть, их опередил более опытный педераст, швейцарский предшественник полковника Дайпы?

— Но самое худшее было впереди. — Рани понизила голос до «страшного» театрального шепота. — Одна из матерей, входивших в Комитет Опекунов, — матерей, поймите вы это! — посоветовала ему пройти курс уроков.

— По какому предмету?

— Этот предмет они эвфемистически называют любовью.

Рани поморщилась, словно почуяла запах нечистот.

— И эти так называемые уроки, — отвращение в голосе рани сменилось презрением, — ему предстояло получить от Взрослой Женщины!

— О небеса! — воскликнул посол.

— О небеса! — почтительно повторил Уилл. Та взрослая женщина, в глазах рани, была куда более опасной соперницей, чем любая из скороспелых беспутных девиц. Это была мать-конкурентка, которая обладала чудовищно несправедливым преимуществом, так как могла позволить себе вступить в кровосмесительную связь.

— Они обучают... — рани заколебалась, — ...Особой Технике...

— А что это за техника? — поинтересовался Уилл.

Но рани не могла принудить себя снизойти до отвратительных подробностей. В этом не было необходимости. Ибо Муруган (подумать только!) отказался от этих уроков. Да, он отказался от уроков разврата, которые должна была ему преподать женщина, по возрасту годящаяся в матери; самая мысль о подобных уроках вызывала у мальчика тошноту. И не удивительно. В нем было воспитано почтительное отношение к Идеалу Непорочности. Брахмачарья, если вам понятно это слово.

— Да-да, — отозвался Уилл.

— Вот почему еще я считаю его болезнь скрытым благословением, истинным перстом Божьим, Живя здесь, на Пале, я не смогла бы воспитать его, как хотела. Слишком много дурных влияний. Под угрозой Непорочность, Семья, даже Материнская Любовь.