Дина Рубина - Синдикат

— Интере-е-сно… — протянул Ной Рувимыч… — Забавный процесс. Надо бы как-то попробовать самому.

— А вы рисуете?

— О, у меня талантов много, — снисходительно улыбнувшись, сказал Ной Рувимыч. — Вот мы познакомимся с вами поближе, вы убедитесь… Хотелось бы дать вам почитать кое-что из моего… Не сомневаюсь, что и в литографии удалось бы мне сотворить что-то оригинальное…

Всю жизнь сдавленная меж отцом и мужем, — двумя художниками, угрюмыми профессионалами, — я была удивлена такой вдохновенной легкостью, но промолчала.

— О'кей, — встрепенулся Ной Рувимыч, — не станем расстраиваться по пустякам, мне важнее ваше хорошее настроение. Но обещаю, что в самом скором времени литографские камни в «Пантелеево» будут… А пока… уверяю вас, что о технической стороне дела вы можете не беспокоиться. Сегодня же к вам позвонит Ниночка, и вы только продиктуете ей список того, что понадобится для вашего оригинального мероприятия… Я рад, что Синдикат наконец привлек к работе человека творческого. Давно пора! Сказать по правде, не любил вашего предшественника… А с вами — я уже вижу — мы подружимся… И только не говорите мне, что работа в Синдикате помешает вам писать книги!.. Я ведь и тут могу быть полезен…

Вот этого Ной Рувимычу не стоило говорить.

Меж нами повисла пауза. И пока она длилась, наливаясь моим, мгновенно вспыхнувшим бешенством, он понял, что сказал лишнее…

— Чем же? — наконец спросила я, уже не следя за интонацией. — Свои книги я пишу сама. Без подрядчиков.

Он мягко рассмеялся. Налил в мой бокал минеральной воды, принесенной Кюхельбекером, дружественно потрепал меня по руке.

— Милая, да кто ж осмелится… Я говорю о другом… О главном, — о том, что наступает после того, как книга написана… Весь дальнейший процесс… промоушен… телевидение, радио… рецензии… тиражи… Букеры-мукеры… Такой искрометно смешной роман, как ваш…

Ай-яй-яй…

По выражению моего лица он сразу понял, что оскользнулся. Так танцор, стемпист, оскальзывается на яблочной кожуре, на апельсинном зернышке, и уже весь филигранно отработанный номер летит к чертям. Ной Рувимыч не читал ни одного моего романа, ему насвистал мелодию Хаим из известного анекдота. Судя по всему, ему и литературную мою биографию насвистали очень приблизительно, десятилетней давности…

Он знал по опыту, что купить можно всех. Он всех и покупал — за разную цену, конечно. Меня тоже собирался купить для каких-то своих нужд, о которых я пока и понятия не имела; догадывался, что валюта тут должна быть нестандартная… Но не подготовился должным образом, не вызнал предварительную цену… И понял сразу, что обед закончен.

— Ну, у нас еще будет время поговорить обо всем, — легко и поспешно произнес он. — Я уверен, что нас ждут большие и интересные дела. А пока… — он полез во внутренний карман пиджака, достал компьютерную дискету и ласково и многозначительно положил на стол у моей тарелки. Я взглянула. Обычная черная дискета с затрепанной белой наклейкой, на которой карандашом написано: «база данных золотых медалистов — 2000 год».

— Что это? — спросила я.

— Маленький сувенир, — сказал Ной Рувимыч. — Гостинчик. Леденец на палочке…

Я задумалась, прикинула… Из золотых медалистов можно было выудить ребят, имеющих мандат на восхождение, и соорудить из них какой-нибудь нестандартный, интересный проект… Что-нибудь человеческое…

— Спасибо, Ной Рувимыч! — искренне сказала я, пряча дискету в сумку. И поднялась.

— Я отвезу вас обратно, — сказал он…

— Не надо, благодарю вас…

— Но… как же вы?.. Одна?..

Что там говорить — Ной Рувимыч был в курсе инструкций департамента Бдительности.

— Да так, — сказала я. — Пошляюсь немного…

Я действительно собралась погулять по Тверской. Через час на Маяковке у меня была назначена встреча с Мариной.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Microsoft Word, рабочий стол,

папка rossia, файл moskva

«…литературная жизнь столицы протекает не то что вдали от меня, но в значительном отдалении. Меня приветливо встречают в редакциях журналов и просят приносить „новенькое“, охотно публикуют, приглашают на торжественные вечера по случаю вручения премий… Была на днях на одном таком вечере одного из авторитетных литературных журналов. Они сняли для этой церемонии особняк на Тверской. Большой красивый зал, битком набитый литературной братией. В воздухе, пониже люстр, но значительно выше голов, носились едкие облачка ревности, тревоги, смятения, зависти и душевной боли такого напряжения, что ее можно пощупать, как материю… Я улыбнулась одному, кивнула другому, третьей… и ретировалась, чтобы не разболелась голова от такого атмосферного давления…

…А на днях позвонили из одного престижного издательства, — просят согласия стать номинатором новой литературной премии — «Народный роман». Я выдержала паузу, так как немало удивилась, — учуяла своим чувствительным носом запашок портянок, струящийся от всей команды, сочинившей эту премию. Такой народный дурман… Тем не менее, по вечному своему легкомыслию, дала согласие. Как-то не подумала, что в процессе присуждений-обсуждений придется много чего читать, а все это — время, которого у меня и раньше-то было в обрез, а сейчас и подавно. Словом, вчера, посреди заполошной недели, некстати звонит секретарь издательства, напоминая, что время подпирает, и от меня ждут фамилию номинанта. Я, как всегда в таких случаях, впала в отчаяние и решила номинировать единственного современного писателя, с которым поддерживаю тесные отношения, — свою Марину Москвину…»

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Я часто уезжала в командировки — на день, на два — по разным городам. Это были мои выступления, так называемые «встречи с общиной», — дело для меня, вечного странника, привычное… Ныряла в эти поездки, как в полынью уходила, — с головой. Выныривая, отфыркивалась, отплевывалась, и, отгребая повседневный мусор одной рукой, другой хваталась за телефонную трубку, звонила Марине, чтоб она вытащила меня на волю…

А бывало, в середине рабочего дня набирала знакомый номер, — просто, чтобы услышать ее голос: свежий, свободный от малейшего напора, навеки изумленный чудесами этого мира. Он невесомо реял в телефонной трубке, привыкшей принимать в себя пудовые тяжести интересов и охотничьего гона клиентов Синдиката.

— Господи, ты уже на работе, — удивлялась она, — так рано… это все твои несусветные соловьиные подъемы…

— Почему же несусветные? Сейчас двенадцать. А встала-то я в пять.

— Если б мы с тобой жили в одной квартире, — говорила она, — мы бы никогда не встречались…