Виктор Пронин - Падай, ты убит!

— Важные документы? — спросил Ошеверов, чтобы хоть на секунду прервать безостановочный поток слов.

— Очень, — кивнул Вовушка. — Компра.

— Это что, организация такая?

— Нет, компра — это компрометирующие сведения. Понимаешь, Илья, хочу снять с занимаемой должности управляющего трестом. Он мне не нравится. Вообще-то он никому не нравится, но воюю с ним я, можно сказать, в одиночку. Трусоват народ у нас, ох, трусоват. То ли повывели смелых, то ли сами перестроились... И я собрал компру. Фотографии, приказы, копии распоряжений, у меня есть даже несколько любовных его записок к личностям женского пола, причем записки весьма требовательные, что можно истолковать как злоупотребление служебным положением.

— Боже, да ты страшный человек! — воскликнул Шихин.

— Как же ты раздобыл эти записки? — спросил Ошеверов. — Ведь они же, насколько я понимаю, сугубо личного пользования?

— Я отправился к этим дамам... Конфет взял в красивых коробочках, вина, приоделся, галстук надел, шею помыл... Так и так, говорю, решено музей создать в честь нашего уважаемого начальника треста... Нет ли у вас каких свидетельств его благотворной деятельности на благо народа... И они дрогнули.

— Врешь! — сказал Ошеверов.

— Конечно, — охотно согласился Вовушка. — А как же иначе? Им врал, вам вру и вот, пожалуйста, — жив.

— Мы тоже живы... — проворчал Ошеверов, но продолжать не стал.

— Не знаю, не знаю... — проворковал Вовушка. — Митя, ты жив?

— Нет. Я убит. Только еще не упал. Поэтому все думают, что я жив.

— И куда ты с ним? — Ошеверов кивнул на раздутый портфель.

— О! У меня много адресов. От и до.

— Надеешься пробиться?

— Разве я живу не в самой демократической стране? Разве я не имею права обратиться к человеку, который покажется мне наиболее подходящим? — Из лукаво-безобидного Вовушки на миг показался человек пробивной и беспредельно уверенный в себе.

— Так-то оно так, — усмехнулся Шихин. Он сидел в подкатанных до колен тренировочных штанах, в распахнутой клетчатой рубашке, болтал босыми ногами, улыбался словам Вовушки, собственным мыслям и во всем вокруг, казалось, видел некую благость. — Так-то оно так, — повторил Шихин, — да только не всегда. Когда дойдет до дела, то самая что ни на есть лучшая демократия...

— Заткнись! — сказал Ошеверов.

— Оказывается обыкновенным трепом...

— Помолчи! — опять оборвал его Ошеверов. — Ты уже достаточно поговорил в свое время. Пора и помолчать. Понял?

— Тебя, Илья, я понял, а вообще-то не желаю ни фига понимать.

— У меня к тебе вопрос, Вовушка, — начал Ошеверов, но тот его перебил.

— Не надо больше вопросов. Ты уже задал их достаточно. Я действую в полном соответствии с конституцией.

— Когда я работал в одной газете, все забываю ее название, мне приходилось заниматься людьми, которые оказались за колючей проволокой именно потому, что слишком уж надеялись на конституцию, — заметил Шихин, щурясь на солнце. — Помнишь Леню Кучеренко?

— Значит, он действовал непоследовательно. Или остановился преждевременно. Или дрогнул. Или недостаточно знает страну, в которой живет. Действуешь ты по конституции или против, все равно борьба остается борьбой.

— А вопрос я тебе все-таки задам, — заговорил Ошеверов. — Зачем тебе вся эта суета? Не проще ли твоего управляющего ахнуть анонимкой по темечку? — Ошеверов под столом наступил Шихину на ногу — дескать, слушай внимательно. Но Вовушка коварный ошеверовский капкан смел мановением руки.

О! — воскликнул он. — Я столько на него анонимок написал, что все они в этом портфеле и не поместились бы!

— Не боялся, что раскроют?

— Боялся, — застеснялся Вовушка. — Еще как боялся. Но все обошлось. И для него, и для меня.

— А он знает, что это ты писал?

— Конечно, знает. Я ему сам сказал. Попробуй, говорю, теперь от моих анонимок очиститься. Очищусь, отвечает. Но и ты, того... Осторожней улицу переходи.

— Неужели и на это мог пойти?

— Нет, если улицу упомянул, значит, на улице я мог чувствовать себя спокойно. У него и без того много чего есть... Миллионер. Бывало, из окна люди выпадали, по пьянке замерзали, на взятке попадались...

— Это как? — не понял Ошеверов.

— Приходит милиция, так, дескать, и так, поступило сообщение, что вы промышляете взятками. Обыск. И на вешалке, в кармане твоего пиджака находят пятьсот рублей. Появляется человек, который вроде бы дал тебе эти деньги... Номера у него переписаны, купюры помечены, ну, и так далее. Технология проста, неотвратима и необратима. А улица — это так... Предупреждение. Как в мафии — поцеловал тебя глава семейства, и с тобой все ясно. А уж какой смертью умрешь... Несущественно. Они сейчас меня по московским гостиницам ищут. — Вовушка улыбнулся. — Пусть. Здесь не скоро найдут. Неделя понадобится, не меньше.

— А за неделю найдут? — усомнился Шихин.

— Да, у них это отлажено. Но я к тому времени буду далеко. У меня в запасе и Казань, и Ростов... Генка Ткачев в Усинске... Дмитриев на Сахалин звал. Вот там я смогу задержаться подольше.

— Неужели на Сахалин мотанешь? К Толику?!

— Конечно, нет, — улыбнулся Вовушка. — Но когда они выйдут на меня здесь, вы их направите на Сахалин. А у меня опять передышка.

— А нам не боишься все это выкладывать?

— Нет, не боюсь. Я вру. Называю места, куда наверняка не поеду.

В этом месте Автор почувствовал легкое беспокойство, что-то его насторожило. Он посмотрел под стол, выглянул в окно, сходил на кухню, чего-то выпил, опять сел к машинке. Тревога не проходила. Тогда он перевернул одну страницу назад, вторую, перечитал довольно бестолковый разговор старых друзей. Говоря вроде бы о пустяках, они почему-то раздражались, но давняя дружба обязывала подтрунивать, о серьезных вещах заставляла говорить, ерничая, как бы не придавая значения, будто они знали, что кто-то невидимый и страшно проницательный находится здесь же, и все слышит, видит, делает выводы. Куда деваться, все мы опасаемся невидимого существа, которое судит о нашей с вами почтительности. Пьем водку, трепемся, валяем дурака, а в уме трезво и четко отвечаем на незаданные еще вопросы, очищаемся от невозникших еще подозрений, отвергаем непредъявленные пока еще обвинения и уже сейчас, загодя, торопимся произнести слова, которые потом, когда посадят нас на табуретку и направят свет в глаза, докажут наше невежество, слабоумие, запойное состояние и — спасут. Но это так, в уме, а когда свет в глаза — другой разговор... И это мы знаем. И не исключаем. Вот что главное — не исключаем.

Какие беседы иногда случаются! Не далее как вчера один говорит: «Что-то у нас с перестройкой задержка вышла», а второй, не задумываясь ни секунды, отвечает: «Если эту свинину еще немного потушить, то она будет гораздо мягче». «Да, — соглашается первый, — но если мы говорим о торможении, значит, есть люди, которые этим занимаются». Второй тут же режет в том духе, что свинину можно и не отбивать. Первый опять за свое: «Если мы всех оставим на своих постах, то ни черта у нас не получится». А второй убежденно, даже со страстью в голосе криком кричит: «Мать твою так, а лавровый-то лист мы забыли положить!»