Виктор Пронин - Кандибобер(Смерть Анфертьева)

Анфертьев оказался в сложном положении. Он готов был отвечать на прямые, самые жестокие вопросы, но у него ни о чем не спрашивали, его просили поделиться соображениями, и он почувствовал подвох.

— Мне трудно об этом говорить, — начал Анфертьев, но Следователь перебил его:

— Почему?

— Вы знаете гораздо больше меня...

— Ничуть! — воскликнул Следователь. — Мои знания никак не связаны, они рассыпаются в руках, понимаете?

— Вы говорите о подготовке к ограблению... Мне об этом ничего не известно.

Грамотно ли она проделана, проделана ли... Вы сказали, что все сделали два человека...

— Как бы два! — в горячности воскликнул Следователь. — Как бы два! А сколько на самом деле... Я этого не знаю.

— Вы говорите, что вина Квардакова доказана?

— Да!

— Мне трудно в это поверить, — осторожно начал Анфертьев. — Очевидно, доказательства имеют значение для суда, я же позволю себе... не поверить. У меня хорошие отношения с Борисом Борисовичем, и я...

— Другими словами, вы сомневаетесь в его вине? Вы что-то знаете? Скажите, помогите следствию... Уж если вы цените свои отношения с Квардаковым, то вы не можете безразлично относиться к его судьбе, вы должны ему помочь, верно?

Такого поворота в разговоре Анфертьев не ожидал. Он помолчал, глядя в пол, перекинув ногу на ногу, исподлобья посмотрел на Следователя:

— А как отнесся к вашим доказательствам сам Борис Борисович?

— У меня такое ощущение, что он все время думает о другом. Мои вопросы словно отрывают его от более важных мыслей... Он как-то спросил меня, допрашивал ли я вас... Потом поинтересовался показаниями Луниной, вашего кассира... Мне кажется, что он не всерьез относится к тому положению, в котором оказался. Как если бы слишком затянулась неудачная шутка, и вот-вот все прояснится и станет на свои места.

Ввели Квардакова.

Борис Борисович был все в том же своем мохнатом пиджаке, но теперь ворс совсем погас, свалялся комьями. Однако вошел он легко, увидев Анфертьева, быстро шагнул к нему и, двумя руками сжав ладонь Вадима Кузьмича, пытливо посмотрел в глаза, словно хотел спросить о чем-то, но так и не спросил. Анфертьев отметил про себя, что Борис Борисович похудел, черты лица его обострились, глаза стали еще ближе друг к другу, сделались меньше, и в них появилась смятенность.

Квардаков сел на приготовленный для него стул, уставился в стену прямо перед собой, ожидая вопросов.

— Вадим Кузьмич Анфертьев — единственный человек, который не верит в вашу виновность, — бесстрастно произнес Следователь.

— Да? — живо обернулся Квардаков и посмотрел на Анфертьева с некоторой подозрительностью. — Это правда, Вадим? Но почему ты не веришь очевидному?

— Что очевидно, Борис Борисович? — с чувством произнес Анфертьев и вдруг осознал, что вот эти его слова, произнесенные так сочувствующе, едва ли не самое подлое из всего, что он сделал. Он мысленно усмехнулся своему падению, но не возникло в нем ни раскаяния, ни сожаления. Он начинал привыкать к этому нервному типу с бледным лицом и хорошим галстуком. Хотя прошло больше месяца после происшествия в заводоуправлении, Анфертьев не торопился брать деньги из папки.

Но все чаще ловил себя на мысли, что и затягивать с этим делом не следует. Ему стали видеться кошмары, от которых он просыпался, вцепившись пальцами в подушку, — какие-то люди очищали архив, выбрасывали в окно пыльные папки, грузили в грязные машины, вывозили на городскую свалку и там сжигали их. А грузчики были неестественно веселы, они не знали, что ворочается в толстой папке, отчего из-под ее картонок просачивается такой тяжелый стелющийся дым — желтый, зеленый, фиолетовый. Струи его свивались, заворачивались в спирали и походили на галактики, которые Анфертьев видел когда-то в школьном учебнике по астрономии. И эти зеленые, красные, синие вселенные вертелись у него перед глазами, как шутихи в праздничном небе, сталкивались, кружились, возникали и гасли звезды, и миллиарды лет со свистом проносились мимо него, и миры корчились в денежном дыму, рождаясь и умирая в тяжелом воздухе городской свалки... — А что очевидно, Борис Борисович? — с чувством произнес Анфертьев, протянул руки к Квардакову, даже пальцами своими пытаясь послать волны сочувствия и скорби.

— Но столько улик, Вадим! Откуда они?

— Для меня их не существует! — и ответил, и уклонился от ответа Анфертьев.

— Почему? Почему ты им не веришь, если уже я начинаю принимать их, если мне они уже кажутся убедительными?

— Я видел вас все обеденное время. До последней минуты. Мы с вами договаривались ехать в театр. Может быть, для кого-то, — он покосился в сторону Следователя, — эти напильнички имеют значение, но я знаю совершенно твердо — у вас не было времени со| вершить все это.

— А краска? — напомнил Следователь.

— Неужели она была в бутылке с кефиром? — вскинулся надеждой Квардаков.

— Но я тоже держал ее в руках, — заметил Анфертьев.

— Да, верно... Пока я ходил за деньгами, ты держа ее в руках. И твои руки остались чистыми. Ты был театре? — спросил Квардаков.

— Был, — кивнул Анфертьев. — Им понравились мои снимки, они сказали, что у меня золотые руки.

— Тебя берут? — спросил Квардаков с таким напряжением, будто для него сейчас не было ничего важнее.

— Берут. Я сказал, что буду с месяц занят... Пока идет следствие. А потом готов отдать себя в полное и распоряжение.

— Ну и слава Богу, — облегченно откинулся Квардаков. — Хоть это удалось. А что Света?

— Нормально. Подписка о невыезде... Мы с ней почти не видимся.

— Почему?

— Не знаю. Она... переживает... От разговоров уклоняется. С ней что-то происходит... Мне так кажется...

— Вы не могли бы мне устроить очную ставку с Луниной? — обратился Квардаков к Следователю.

— Зачем? У вас нет расхождения в показаниях. A устраивать из очной ставки свидание... Так не принято.

— Я хочу ее видеть! Поймите, — Квардаков прижал руки к груди, — у меня нет других просьб, жалоб, нареканий... Мне нужно ее увидеть. Хотя бы для того, чтобы попрощаться. А?

— Скоро будет суд. Она вызвана в качестве свидетельницы. Увидитесь и попрощаетесь. Взглядами, жестковато ответил Следователь.

— Вы думаете, будет суд? — спросил Квардаков странной улыбкой.

— Совершенно в этом уверен.

— Суда не будет, — твердо сказал Квардаков, глядя невидяще в стенку прямо перед собой. — Вадим, скажи Свете, что суда не будет.

— У вас есть доказательства вашей невиновности? — растерянно спросил Следователь.

— Да. Есть.

— Так предъявите их!

— Я сделаю это, когда сочту нужным. А теперь прошу отвести меня в камеру. Я устал.

Квардаков вышел, не взглянув на Анфертьева, Ближайшей ночью Квардаков покончил с собой в тюремной камере.