Розамунда Пилчер - Возвращение домой.Том 2.

— Уж и не чаяла тебя увидеть.

— Ах, Диана, как я вам сочувствую…

— Дорогая, прошу тебя, не будем… Какая гадкая погода! Ты приехала на велосипеде? Должно быть, промокла до нитки. Присядь на минутку, поболтаем.

— Я вам не помешала?

— Помешала, но я и хотела, чтобы мне помешали. Всегда терпеть не могла писать письма, а тут столько их пришло, и я просто обязана постараться всем ответить. Забавно, я всегда считала, что эти письма с соболезнованиями — простая дань вежливости, и писала их потому, что так положено. Я не понимала, как много они значат. А теперь перечитываю их снова и снова, и даже самые банальные соболезнования наполняют меня гордостью и греют душу. И знаешь, что самое удивительное? Все говорят об Эдварде по-разному, как будто каждый ведет речь о каком-то своем Эдварде. Кто-то говорит о его доброте и душевной щедрости, кто-то вспоминает какой-нибудь забавный случай, кто-то рассказывает о том, как он проявил особенную чуткость, или всех развеселил, или просто был очень мил. А Эдгар получил очень трогательное письмо от командира Эдварда. Вот бедняга, представь только — ему приходится писать безутешным родителям, всякий раз ломая голову над тем, что сказать.

— И что он написал об Эдварде?

— Каким молодцом он показал себя во Франции и потом в Кенте. Как он никогда не падал духом и не терял чувства юмора, как любили и уважали его товарищи. По его словам, Эдвард под конец был очень измотан — слишком много приходилось делать боевых вылетов, но он ни разу не показал своей усталости, ничто не могло его сломить.

— Полковника такие слова не могли оставить равнодушным.

— Да. Он носит это письмо у себя в бумажнике. Наверно, так и не расстанется с ним до своего смертного часа.

— Как он?

— Не может прийти в себя. Но, как и все мы, старается не показывать вида. Вот тебе еще одна странность. Каждый из нас: Эдгар, Афина, даже малышка Лавди — все нашли для себя в чем-то утешение, открыли какие-то внутренние ресурсы, о существовании которых раньше никто и не подозревал. Афина, естественно, занята своей малюткой. Такая чудная! А Лавди каждое утро встает все раньше и раньше и спешит на работу в Лиджи. Забавно, по-моему, она в общении с миссис Мадж черпает какие-то моральные силы. Видно, когда нам приходится поддерживать других, то и самим становится легче. А я все думаю о Бидди, о том, каково ей было, когда у нее погиб Нед. Ужасно, что у нее больше нет детей, что ей не на кого больше тратить материнское чувство. Как она, должно быть, все это время страдала от одиночества! Несмотря даже на то, что ты была рядом. Наверно, ты ей жизнь спасла.

— Бидди велела передать: если вы не против, она придет вас проведать, но ей не хочется навязываться.

— Скажи ей, пусть приходит когда угодно, в любой день. Я только рада буду поговорить… Тебе не кажется, что Нед и Эдвард сейчас где-то вместе и отлично проводят время?

— Не знаю, Диана.

— Какую глупость сморозила! Просто пришло в голову. — Она отвернулась и стала опять глядеть в окно, на дождь. — Когда ты пришла, я как раз пыталась вспомнить одно стихотворение, которое всегда читают одиннадцатого ноября, в день памяти погибших в Первой мировой войне. Но на стихи у меня всегда была плохая память. — Она помолчала, потом снова повернулась к Джудит с улыбкой на губах. — Что-то о вечной молодости. О нестарении.

Джудит моментально поняла, что она имеет в виду, но строки эти настолько будоражили чувства, что она не была уверена, сможет ли произнести их вслух и не расплакаться.

— Биньон, — подсказала она. Диана недоуменно нахмурилась. — Лоренс Биньон [13], знаменитый в конце прошлой мировой войны поэт. Это он написал.

— И как это звучит?

Сужденная нам старость их минует,

И время юность им навечно сохранит…

Она остановилась — к горлу подкатил комок, и она знала, что ке сможет докончить строфу.

Но если Диана и заметила ее состояние, то не подала виду.

— Лучше не выразишь, правда? Поразительно, что мистер Биньон сумел разглядеть в бездне отчаяния крупицу чего-то хорошего и написал об этом стихи.

Их взгляды встретились. Диана снова заговорила, очень спокойно:

— Ты ведь была влюблена в Эдварда, да? Нет-нет, пусть тебя не смущает, что я знаю. Я всегда знала, я все видела. Проблема заключалась в том, что он был еще слишком молод. Молод годами и ребенок в душе. Легкомысленный ребенок. Я немножко боялась за тебя, но помочь ничем не могла. Ты не должна убиваться по нему, Джудит.

— Вы хотите сказать — у меня нет на это права?

— Нет, я совсем не это имею в виду. Я хочу сказать, что тебе еще только девятнадцать и не стоит растрачивать впустую свою молодость, оплакивая несбывшиеся мечты. О Господи!.. — Она вдруг рассмеялась. — Я начинаю выражаться, как Барри [14]в этой его отвратительной пьесе «Дорогой Брут». Мы видели ее с Томми Мортимером в Лондоне; все в зале обливались слезами, только мы двое помирали со скуки.

— Нет, я не собираюсь убивать свою молодость… Кстати, я уезжаю. Оставляю вас всех. Во вторник я съездила в Девонпорт и записалась в женскую вспомогательную службу ВМС. Рано или поздно меня куда-нибудь определят, и я уеду.

— Ах, дорогая!..

— Я давно уже думала об этом, И все откладывала. А теперь решила: хватит. И потом, здесь я сделала все, что могла. Бидди и Филлис с Анной устроены в Дауэр-Хаусе и, скорее всего, останутся там до моего возвращения. Ничего, если я попрошу вас приглядывать за ними, проверять время от времени, все ли благополучно?

— Разумеется. В любом случае, мы будем видеться с Бидди в Красном Кресте. Чем ты будешь заниматься в ВМС? Небось будешь блистать в «женском экипаже»? Я видела на днях фото в газете — такие милашки, щеголяющие в брюках клеш. Ни дать ни взять участницы Кауасской Недели [15].

— Нет, в «женский экипаж» я не попаду.

— Какая жалость.

— Скорее всего, буду стучать на машинке и стенографировать. На флоте это называется «делопроизводитель».

— Звучит не очень-то заманчиво.

— Это же работа.

Диана задумалась, через минуту глубоко вздохнула.

— Мне даже думать тяжко о том, что ты уедешь. Но, значит, так надо. И с Джереми мне так трудно было расставаться, когда ему пришло время покинуть нас. Никакими словами не описать, как он поддерживал нас одним своим присутствием, несмотря на то что пробыл-то всего два дня. А потом ему пора было возвращаться на службу. На другой корабль, надо думать.

— Он заезжал к нам в Дауэр-Хаус попрощаться. Это он сказал мне, чтобы я пришла вас проведать.

—Если серьезно, я считаю его одним из самых замечательных людей среди тех, кого знаю. Кстати, это мне напомнило одну вещь… — Отвернувшись, она принялась выдвигать крошечные ящички в столе и рыться в их содержимом, — Где-то тут у меня должен быть ключ. Раз ты нас покидаешь, то тебе нужен ключ…