Артур Голден - Мемуары гейши

Дыхание Барона выровнялось. Моя кожа стала горячей и влажной от страха, поэтому, когда Барон вышел из комнаты, оставив меня одну, я начала замерзать. Бросившись к своему платью, я принялась одеваться, насколько могла быстро, так как у меня тряслись руки. Но я не могла одеться самостоятельно и была вынуждена подождать Барона, приготовившись ждать час и больше, но Барон вернулся через несколько минут. Он молча помог мне надеть кимоно и скрепил его датеимя, как это сделал бы господин Ичода. У меня возникло ужасное чувство, что я совершила что-то непоправимое. Я не хотела плакать на глазах у Барона, но не могла удержаться, воображая себя обычным домом, стоящим под дождем, по которому ручьем стекает вода. Барон на минутку вышел и вернулся с носовым платком, украшенным его монограммой. Он велел мне взять его с собой, но воспользовавшись платком, я оставила его на столе.

Барон проводил меня к выходу и ушел, не проронив ни слова. Спустя какое-то время вышел слуга со старинным кимоно, завернутым в бумагу. Поклонившись, он протянул его мне, а затем проводил к машине Барона. Всю дорогу я всхлипывала на заднем сиденье, но водитель делал вид, что не замечает этого. Я плакала уже не о случившемся со мной. Перед моими глазами предстала страшная картина — господин Ичода видит мой размазанный макияж, помогает мне раздеться и видит наспех завязанные тесемки кимоно, а затем открывает пакет и видит дорогой подарок, полученный от Барона. Прежде чем выйти из машины, я попыталась поправить макияж платком Председателя, но это мало помогло. Господин Ичода взглянул на меня, потер свой подбородок, словно сразу понял, что произошло. Развязывая мой пояс в гостиничном номере, он спросил:

— Барон тебя раздевал?

— Мне очень неудобно... — сказала я.

— Он раздел тебя и смотрел на тебя в зеркало. Он ведь не касался тебя и не ложился на тебя?

— Нет, господин.

— Это хорошо, — сказал господин Ичода, глядя перед собой. Больше мы не проронили ни слова.

Не могу сказать, что совсем успокоилась к тому времени, когда поезд на следующее утро прибыл в Киото. Если бросить камень в пруд, вода еще долго продолжает расходиться кругами после того, как камень окажется на дне. Но спускаясь по деревянным ступеням с платформы в сопровождении господина Ичода, я увидела такое, отчего на время забыла вчерашние события.

В стеклянной витрине висел новый плакат к Танцам древней столицы, и я остановилась, рассматривая его. До мероприятия оставалось две недели. Плакат повесили вчера, наверное, в то самое время, когда я гуляла по имению Барона. Этот спектакль каждый год имел свою тему, например, «Цвета четырех сезонов в Киото» или «Известные отрывки из сказки о Хайке». В этом году Танцы назывались «Мерцающий свет утреннего солнца». На плакате, нарисованном, без сомнения, Учида Козабуро — он рисовал практически все плакаты начиная с 1919 года, — изображена начинающая гейша в оранжево-зеленом кимоно, стоящая на деревянном мосту. Меня вымотали длинная дорога и плохой сон в поезде, поэтому я долгое время любовалась красками, прежде чем обратила внимание на девушку в кимоно. Ее взгляд устремился на восход солнца, а глаза были серо-голубыми. Я схватилась за перила, стараясь не потерять равновесия. Учида нарисовал на этом плакате меня.

По дороге со станции господин Ичода показывал на каждый встречавшийся нам плакат и даже попросил рикшу подъехать к супермаркету, где ими заклеили всю стену. Видеть себя по всему городу оказалось не так волнительно, как я ожидала, потому что я представляла себе бедную девушку, изображенную на плакате, стоящей перед зеркалом с развязанным поясом рядом с пожилым мужчиной. В любом случае, я ожидала услышать различные поздравления на следующий день, но вместо этого узнала, что за подобного рода славу приходится платить. Еще когда Мамеха помогла мне получить роль в Танцах, я услышала множество неприятных замечаний в свой адрес. После появления плаката стало еще хуже. На следующее утро, например, одна начинающая гейша, дружелюбно настроенная еще неделю назад, отвернулась, когда я поклонилась, приветствуя ее.

Что же касается Мамехи, то, посетив ее апартаменты, я выяснила, что она очень горда мной, словно сама красовалась на этом плакате. Ее, конечно, не обрадовала моя поездка в Хаконэ, но она, казалось, так же, как и раньше, радовалась моему успеху. Я беспокоилась, что она воспримет мою встречу с Бароном, как предательство. Мне казалось, господин Ичода должен был ей все рассказать. Но даже если он и рассказал, она никогда это не обсуждала. И я тоже.

Через две недели открылись Танцы. Первый день в гримерной Театра Кабуреньо я очень обрадовалась словам Мамехи, что на спектакль придут Председатель и Нобу. Накладывая макияж, я спрятала в платье носовой платок Председателя. Мои волосы сильно стянули шелковой лентой, потому что я должна была надевать разные парики. Увидев себя в зеркале без привычного обрамления из волос, я обнаружила некоторую угловатость лица, которую раньше не замечала. Может показаться странным, но, осознав, что не знаю форму своего лица, я сделала неожиданный вывод — в жизни не все так просто, как мы представляем.

Через час я уже стояла с другой начинающей гейшей, готовая к первому танцу. Нас одели в одинаковые красно-желтые кимоно, с оранжевыми поясами, расшитыми золотом, и мы напоминали солнечный свет. Раздались звуки барабанов, заиграли все сямисэны, и мы танцевали, словно нанизанные на одну нить бусы, — наши руки скрестились, веера раскрылись одновременно. Я поняла, что до этого никогда не чувствовала себя частью чего-то целого.

Закончив этот танец, я побежала сменить кимоно. Следующий танец под названием «Утреннее солнце на волнах» я исполняла одна. Он рассказывал о служанке, которая купалась по утрам в океане и полюбила дельфина. На мне было роскошное розовое кимоно с серым рисунком, а в руках я держала шелковые голубые нити, символизировавшие воду вокруг меня. Дельфина играла гейша по имени Умийо. Смена моих костюмов происходила так быстро, что у меня оставалось всего несколько минут на поклоны перед публикой. Мне удалось увидеть сидящих рядом Председателя и Нобу, причем Председатель отдал Нобу явно лучшее место. Нобу внимательно следил за происходившим на сцене, а Председатель, казалось, дремал. Прозвучала музыка, и я поняла: сейчас будет танцевать Мамеха. Я смотрела ее танец не больше пяти минут и тем не менее никогда не забуду впечатления, которое он на меня произвел. Большинство танцев школы Иннуэ связаны с той или иной историей. История этого танца «Придворный возвращается к своей жене» основывалась на китайской поэме о придворном, общающемся с женщиной из императорской семьи. Однажды его жена прячется рядом с дворцом, пытаясь выяснить, где ее муж проводит время. Наконец, она видит, как он прощается со своей любовницей. Но за ночь, проведенную на улице, она простужается, заболевает и вскоре умирает. Мамеха играла жену, умирающую от простуды, а гейша Конако — роль ее мужа, придворного. Я смотрела танец с того момента, когда придворный прощается с любовницей. Он изображает благодарность ей за проведенную вместе ночь, а затем идет навстречу восходящему солнцу, чтобы взять у него немного тепла для своей любимой. В этот момент начала танцевать Мамеха, невидимая мужем и любовницей. То ли Мамеха так красиво танцевала, то ли сама история была очень трогательной, но меня переполнило чувство грусти, словно я сама оказалась жертвой этого ужасного предательства. В конце танца солнечный свет заполнил сцену, а Мамеха подошла к группе деревьев и начала танцевать сцену смерти. С этого момента было невыносимо грустно продолжать смотреть танец, да и мне следовало идти в гримерную и готовиться к следующему выходу. Во время каждого представления в течение следующего месяца я готовилась к своему выходу, вспоминая «Придворный возвращается к своей жене», пока не начинала слышать тихую мелодию грусти.