Антония Байетт - Обладать

То было вчера, а сегодня мы переполошили всю округу. Отец, комкая в руке свою шляпу и в душе свою гордость, стучался во все двери и спрашивал, не известно ли о ней хоть что-нибудь, – все были в неведении, удалось лишь установить, что прошлым утром она была в церкви. Крестьяне тоже вышли на поиски, обшарили все поля, все тропинки. Отец отправился к кюре. Он обычно избегает встреч с кюре, тот слишком мало образован, и им обоим неловко оттого, что кюре положено по сану спорить со взглядами отца, ложными и вольнодумными. Правда, он никогда и не осмеливается спорить – зная, что потерпел бы поражение. К тому же прихожане не одобрили бы нападок на почитаемого ими господина барона де Керкоза, даже ради спасения бессмертной баронской души.

«Я уверен, что Господь в доброте Своей позаботился об этой женщине», – сказал кюре.

«Да, но вы её видели , отец мой?»

«Нынче утром, в церкви», – ответил священник.

Отец думает, что кюре знает, где Кристабель. Иначе почему он не вышел с другими на поиски? Разве поступил бы он так, будь у него на душе неспокойно? С другой стороны, кюре одет в броню собственного жира, туп и лишён воображенья; он мог просто рассудить, что люди помоложе и попроворнее лучше него справятся с делом. «Но откуда же кюре знать?» – спросила я. «Она могла обратиться к нему за помощью», – предположил отец.

Не представляю, чтобы кто-то обратился к нашему кюре за помощью, тем более в таких обстоятельствах. У кюре нахальный взгляд, толстые губы и большой живот, ради которого он и существует на свете. Но отец возразил: «Кюре нередко посещает обитель Св. Анны, что стоит при дороге, ведущей в Кемперле. Епископ распорядился принимать туда изгнанных и падших женщин».

«Ну нет, туда он не мог её послать, – возмутилась я. – Это злосчастное место».

Одна деревенская девушка по имени Маль, подруга сестры Янника, была взята туда рожать, когда родители отреклись от неё и никто из деревенских парней не назвался отцом ребёнка, потому что никто не был уверен в своём отцовстве. Маль утверждала, что монашки щипали её и назначили ей епитимью, отскребать нечистоты и носить разную грязь, едва она только опросталась. Младенец вскоре умер, рассказывала Маль. Потом она пошла в услужение к жене торговца свечами, та ее нещадно избивала; долго Маль не прожила.

«Вдруг Кристабель сама туда попросилась?» – сказал вдруг отец.

«Зачем бы она стала это делать?»

«А зачем она совершила другие поступки?.. И где она, в конце концов, мы обыскали всё вдоль и поперёк. И море не выбрасывало её тела».

«Остаётся спросить монашек в обители…»

«Да, завтра я туда наведаюсь».

На сердце у меня тоска. Я боюсь за Кристабель; но я и гневаюсь на неё – потому что мне жаль отца, доброго и благородного человека, которого снедает печаль, беспокойство и стыд. Ведь теперь мы уже почти наверняка знаем, что она – если только с ней действительно не произошло несчастье, – бежала из-под нашего гостеприимного крова. А кто-то подумает: мы её отвергли; предположение для нас оскорбительное, позорное – мы никогда б так не поступили!..

А может быть, она лежит теперь мёртвая в какой-нибудь пещере, или на берегу, на одном из уступов, куда мы не сумели добраться с факелами. Завтра я снова отправлюсь на поиски… Мне сегодня не уснуть.

Мая 1-го

Нынче батюшка ездил в монастырскую обитель. Мать-настоятельница угощала его вином, а на его расспросы сказала, что на этой неделе в обитель не поступало особы, отвечающей имени или описанию Кристабель. Настоятельница готова молиться о душе этой молодой женщины. Батюшка просил известить его, если вдруг Кристабель всё же здесь объявится. «Что до этого, – ответила монахиня, – всё зависит от желанья самой женщины, ищущей пристанища в наших стенах».

«Я лишь хочу, чтоб она знала: мы предлагаем ей – ей и ребёнку – наш домашний кров и нашу заботу, так надолго, как потребуется», – сказал отец.

«О, я уверена, что она – где бы она ни была – знает о вашем добром отношении. Но очевидно, не может прийти к вам со своей бедой. Не может или не желает, из чувства стыда, или по другой причине».

Батюшка пытался поведать о том, как Кристабель безумно упорствует в своём молчании, но настоятельница стала обрывать его нетерпеливо и бесцеремонно, и он вынужден был удалиться. Ему вовсе не понравился этот разговор с настоятельницей: ему показалось, что она наслаждалась своей властью над ним. Он очень огорчён и обескуражен.

Мая 8-го

Она вернулась!.. Мы сидели за столом, батюшка и я, и в который уж раз грустно обсуждали: какие места не сумели обследовать; и не могла ли она удалиться в проезжей двуколке или в повозке трактирщика, как на грех завернувшей в тот роковой день в деревню?.. И тут мы услыхали стук колёс во дворе, и не успели мы выскочить, как она уже возникла в дверях. Это её второе появление – призрака в свете дня – было ещё более диким, невероятным, чем первое ночное появление на крыльях шторма. Она необычайно похудела, её юбка утянута широким, тяжёлым кожаным поясом; она бела точно полотно, и тело её кажется лишённым плоти, всё оно состоит из острых углов, словно её костяк пытается выбраться наружу. Она отрезала волосы. То есть все кудряшки и завитки исчезли – осталась лишь небольшая унылая причёска шапочкой из бледных волос, похожих на пожухлую солому. И глаза её кажутся совсем бесцветными и смотрят точно неживые из глубоких глазниц.

Батюшка подбежал к ней – и заключил бы нежно в объятия, – но она выставила костлявую руку, и даже слегка его оттолкнула:

«Спасибо, я хорошо себя чувствую. Я могу сама стоять на ногах».

И она, ступая с трудом, даже с опаской, но стараясь держаться прямо – иначе как гордым ковыляньем я бы это не назвала! – медленно совершила путь к камину и уселась в кресло. Батюшка спросил, не отнести ли её в кресле наверх – она ответила, что не нужно, и прибавила: «Спасибо, мне и так хорошо». Однако приняла от него стакан вина, хлеб и молоко, и стала пить и есть почти жадно. Мы сидели вокруг, раскрыв рты, тысячи вопросов вертелись у нас на языке, и тут она сказала:

«Я умоляю, не спрашивайте меня ни о чём. Я знаю, что не имею права просить вас об одолжениях. Я злоупотребила вашей добротой, так вы наверное считаете. Но у меня не было выбора. Обещаю, что вам осталось терпеть меня недолго. Только ни о чём не спрашивайте».

Как могу я описать наше душевное состояние? Она отвергает все нормальные чувства, обычное человеческое тепло, общение. Что она имеет в виду – говоря, что нам осталось терпеть недолго, – хочет ли сказать, что ожидает вскоре умереть здесь, в Кернемете?.. Она безумна? или, наоборот, слишком умна и хитра, и имеет какой-нибудь план, имела с самого начала? Останется она с нами, или нас покинет?..