Антония Байетт - Обладать

Где ребёнок? Мы все терзаемы любопытством, которое она – от хитрости или от отчаянья – обратила против нас, заставляя нас видеть в нашем любопытстве чуть ли не грех, отвергая нашу естественную заботу, естественные вопросы. Жив младенец или умер? Мальчик или девочка? Что она собирается делать дальше?

И вот что мне хочется заметить – хотя я этой мысли немного стыжусь, но я, право, уловила интересную особенность человеческой природы: невозможно любить, когда человек настолько для тебя закрыт! Я испытываю ужасную жалость, когда вижу её нынешнюю , с обтянувшимся лицом, остриженную, когда воображаю её муки. Но я не могу вообразить их по-настоящему – ибо она запирается; из-за её замкнутости моё сочувствие превращается в сердитую обиду…

Мая 9-го

Годэ сказала, если пустить сорочку младенца плавать по поверхности источника фей, фёнтенн ар хазеллу , то можно узнать, вырастет ли ребёнок крепким и здоровым, или зачахнет и умрёт. Если рукавчики сорочки наполняются ветром и тело сорочки надувается и плывёт по воде – ребёнок будет жить и благоденствовать. Но если сорочка никнет, набирает воду и идёт ко дну – ребёнок умрёт.

Батюшка сказал:

«Поскольку у нас нет ни ребёнка, ни сорочки, от этого гадания мало проку».

Да, Кристабель не сшила за всё время ни единой сорочки, только вышила несколько футляров для перьев и мой футляр для ножниц, да ещё помогала подшивать простыни.

Теперь большую часть времени она проводит у себя в комнате. Годэ говорит, что у Кристабель нет жара и она не угасает, а просто очень слаба.

Прошлой ночью мне приснился страшный сон. Будто мы стоим на берегу огромного водоёма, с поверхностью очень тёмной, и с отливом словно чёрный янтарь, но отчего-то комковатой. Нас окружают по бокам остролисты, их целые заросли – когда я была девочкой, мы собирали эти листики с их шипиками и, двигаясь по кругу листа от шипика к шипику, легонько укалывали нежные подушечки пальцев и приговаривали: любит – не любит. (Когда я рассказала об этом Кристабель, она заметила с усмешкой: для такого гадания остролист уместней, чем маргаритки, у которых с той же целью обрывают лепестки английские девочки.) В моём ужасном сне я почему-то безотчётно боялась остролиста. Так, еле заслышав любой тонкий шорох в кустарнике, опасаешься змеиного укуса.

Нас там несколько женщин у кромки воды – сколько именно, сказать невозможно, как это нередко бывает во сне, – но я чувствую, ещё кто-то напирает мне сзади на плечи, обтесняя меня. Рядом со мной Годэ, и она пускает на воду какой-то маленький свёрток: в первый миг он весь завёрнутый и перевитый, – так обычно на картинках изображают свёрток с младенцем Моисеем, когда его прячут в камышах; но в следующий миг это крошечная сорочка, накрахмаленная, плоёная. Сорочка выплывает на середину озера – на воде нет ряби, – вздымает пустые рукавчики, пытается набрать воздуха – хочет надуться, приподняться из густой воды, но вода мало-помалу затягивает сорочку, вода похожа уже скорей на трясину, или на желе, или на жидкий смоляной камень, и во всё это время сорочка бьётся, машет своими, так сказать, ручками, хотя какие могут быть у неё ручки…

Мне достаточно ясно, о чём этот сон. Однако воображение так устроено, что сон подменяет явь. Теперь, когда я спрашиваю себя, что же сталось с ребёнком, я ясно вижу чёрный, словно обсидиановый водоём и живую белую сорочку, тонущую.

Мая 10-го

Нынче отцу пришло письмо от его знакомого, г-на Мишле, в большом конверте, а внутри имелся ещё один, меньший конверт, адресованный Кристабель. Она взяла его довольно спокойно, словно это было самое обычное послание, но, приглядевшись к почерку на конверте, вздохнула как-то судорожно и отложила письмо в сторону, не распечатывая. Батюшка говорит: г-н Мишле пишет, что письмо это от друга и писано скорее в надежде, чем в уверенности, что мисс Ла Мотт гостит у нас. Если же она не здесь, то г-н Мишле просит вернуть письмо ему, дабы отослать обратно. За весь день она так и не распечатала конверта. Не знаю, хочет ли она вскрывать его вообще.

Записка от Арианы Ле Минье к Мод Бейли.

Уважаемая профессор Бейли.

На этом месте дневник заканчивается, почти одновременно с тетрадью, в которой он вёлся. Возможно, Сабина де Керкоз возобновила дневник в другой тетради; но если это и так, другая тетрадь не найдена.

Я не стала рассказывать Вам заранее о содержании, так как хотела – немного ребяческое желание! – чтобы Вы испытали то же читательское потрясение и наслаждение, что и первооткрывательница дневника, то есть я. Когда я вернусь из Севенн, мы непременно усядемся все втроём – Вы, я и профессор Стерн – и сравним наши заметки.

Насколько я понимаю, исследователи творчества Ла Мотт всегда полагали, что Кристабель жила жизнью затворницы, в счастливом лесбийском союзе с Бланш Перстчетт. Известно ли Вам о любовнике, реальном или гипотетическом, который мог бы быть отцом ребёнка? И ещё один вопрос неизбежен: не связано ли самоубийство Бланш с историей, поведанной Сабиной? Может быть, Вы сумеете удовлетворить моё любопытство?

Хочу также сообщить Вам, что я попыталась выяснить, выжил ли ребёнок. Первая мысль, которая приходит, – справиться в обители Св. Анны; я съездила туда и лично убедилась, что в их на редкость скудном архиве нет ни малейших подтверждений пребывания Ла Мотт. (Скудность же архива оттого, что в 20-е гг. здесь служила особо усердная в вере мать-настоятельница, которая полагала – пыльные бумаги только зря занимают место и не имеют ничего общего с назначением сестринской обители, вневременным и внесуетным.)

У меня есть некоторые подозрения по поводу кюре, поскольку больше подозревать некого. И мне не слишком верится, что ребёнок был благополучно рождён, но затем погублен где-то в амбаре. Впрочем, благополучное выживание младенца – факт настолько же недоказанный.

Я прилагаю копии нескольких стихотворений и стихотворных отрывков, найденных мною среди бумаг Сабины. Образцами почерка Кристабель Ла Мотт я не располагаю, но вполне допускаю, что это её рука; и стихи вроде бы намекают на грустный исход?..

Жизнь Сабины после описанных событий складывалась частью счастливо, частью печально. Она опубликовала три романа, о которых я писала профессору Стерн и из которых наибольший интерес представляет, пожалуй, «Вторая Дауда». Героиня этого романа наделена сильной волей и страстями, обладает гипнотическими способностями и бросает вызов приличиям и женским добродетелям. Разрушив спокойную жизнь двух семейств, она гибнет во время морской прогулки на лодке, будучи беременной ребёнком, чей отец – либо её слабовольный муж, либо её байронический любовник, который тонет вместе с ней. Сила романа – в использовании бретонской мифологии, способствующей углублённому раскрытию тем и созданию оригинального образного строя произведения.