Ханс-Улав Тюволд - Хорошие собаки до Южного полюса не добираются [litres]

Если ей нравится, пускай оправдывает их. По-моему, утопить новорожденного щенка – ничуть не лучше, чем съесть его на ужин.

– Вот послушай, что Шеф сам пишет про тех, кто считает такое живодерством, – не отставала фру Торкильдсен.

Она сдвинула очки на кончик носа и принялась читать – вроде как низким голосом, насколько, конечно, позволял ее диапазон, хотя на хриплый голос героя-полярника это все равно было не похоже. Скорее, на хриплую библиотекаршу.

– «К сожалению, были под моим руководством и такие ограниченные люди. Ханжи – вот они кто! Черт побери! Могу с уверенностью сказать, что эти животные нас любят». Слышишь, Шлёпик, Шеф считает, что ты ханжа! Что скажешь?

Животные нас любят … Любят, это точно, но не потому что ты такой добрый и хороший, капитан Амундсен. Они любят тебя, потому что таковы собаки. Это наша работа. Мы любим людей, даже когда те не дают нам никакого повода для этого. Любим со всеми теми ужасами и огорчениями, которые они нам приносят. Мы часто думаем, что все, с нас хватит, но потом непременно возвращаемся. Чтобы лишить бедную животину этого желания, ее надо колотить немало и с раннего возраста. Вбить в голову дружелюбной собаке злобу и страх довольно сложно, но если уж загнал ее в угол, то и выманить будет непросто. Даже если собакам и не нравилось – что бы они, по его мнению, тогда сделали? Какой у них был выход, кроме как умереть?

Проклятое прошлое снова укусило меня,а все потому, что я не в ладах с проклятым будущим. Как-то раз давным-давно фру Торкильдсен безо всякого предупреждения, моя посуду после своего спартанского завтрака, сказала:

– На следующей неделе придется тебе несколько дней побыть одному.

– Вы же знаете, я не выношу одиночества, – ответил я, – и вообще, с какой стати я вдруг должен сидеть один?

– Я уезжаю, – ответила фру Торкильдсен, – вместе с другими девочками – моими старыми коллегами по библиотеке. Мы поплывем в Данию.

– На корабле? По морю?

– Ну разумеется. Мы поедем в Копенгаген.

– Чего вы там забыли?

– Ничего я не забыла, – сказала фру Торкильдсен и захихикала так, как смеется, когда хочет поддразнить меня. Не могу сказать, что я в восторге от такого ее смеха. – Просто путешествие ради путешествия. Мы и в Копенгагене-то всего несколько часов будем, а потом сразу назад, в Норвегию, на том же корабле.

– А в чем смысл?

– Хм, смысл… – повторила фру Торкильдсен. – Будем лакомиться чудесной едой, выпьем немного со старыми друзьями.

– Да, но такое развлечение как будто нарочно для меня придумано!

– К сожалению, в Копенгаген с собаками нельзя, – с притворной досадой ответила фру Торкильдсен.

– Тогда почему бы вам тут не собраться? – не отступал я. – Вы так давно ни с кем не встречались, и еда в холодильнике тут тоже найдется. А в бельевом шкафу полным-полно драконовой воды! – И я едва не издал торжествующий возглас.

Но фру Торкильдсен не ответила. Да и не требовалось – этот спор я выиграл. Поэтому я решил, что дело закрыто, и думал так до вчерашнего дня, пока она не начала копаться в шкафах и ящиках. Я поинтересовался, зачем она все это затеяла, но она была чересчур занята и не ответила. Фру Торкильдсен выглядела одновременно взволнованной и радостной, а это на нее непохоже – по крайней мере, дома ей такое поведение несвойственно.

Сегодня, сообщила она наконец, она сядет на корабль и поплывет по морю в Копенгаген. Мудрая, рассудительная фру Торкильдсен – и такая безумная затея! Впервые в жизни я был склонен согласиться со Щенком и Сучкой, опасающимися за ее психическое здоровье. До этого я еще не замечал очевидных признаков, кроме тех, которые можно назвать естественным износом, однако теперь я не сомневался: с ней явно что-то не так. Никто просто так, на пустом месте, не возьмет и не бросит собственную собаку! По крайней мере, фру Торкильдсен так не поступает. Разумеется, думал я не о себе, вовсе нет, я не из таких собак! Меня тревожило исключительно состояние фру Торкильдсен.

– Возьмите меня с собой, – потребовал я, – я вас подожду на корабле, а вы быстро сбегаете на берег и вернетесь. Ничего со мной не станется. Обо мне не беспокойтесь. Думайте только о себе.

У меня не было ни малейшего желания покидать Дом, от одной мысли о корабле на морских волнах начинало подташнивать, и я слабо представлял, как смогу пережить одинокие часы в каюте, пока моя престарелая библиотекарша зажигает в Копенгагене, но ради фру Торкильдсен я согласен был потерпеть. Вот только она словно бы и не слышала меня – упаковывала чемодан, причем чем дальше, тем ей было веселее.

– С тобой все будет хорошо, – успокоила она меня, – дважды в день тебя будут выпускать на улицу, кормить и поить.

– Кто? – подозрительно спросил я.

– Соседджек.

– Соседджек! – Кажется, я закричал. – Что этот охламон вообще знает о собаках? Женщина, да у тебя крыша поехала!

Если бы вы видели этого Соседджека, вы бы разделили мою тревогу. Мужик почти круглый год разгуливает в костюме, который, по его словам, сшит из бобрового нейлона, но я его хорошенько обнюхал, и уж поверьте – бобры там и мимо не пробегали. От Соседджека пахнет машинным маслом, бензином, дизелем и выпивкой, то есть всяческими вещами, способными придать физическому телу скорости. Поэтому Соседджек вечно в движении. Вот и сделайте вывод.

При жизни Майора Соседджек помогал ему придавать скорости всяким предметам, чаще всего при помощи подручных средств. Он чистил на дорожке снег (разумеется, трактором), каждую осень и весну он откручивал от нашей машины колеса и прикручивал их обратно. Он приносил драконову воду и помогал с ее употреблением. И все время, где бы он ни находился и что бы ни делал, курил вонючую сигарету. Соседджек – единственный мужчина, который на моей памяти ругался на Майора. И Майор не разорвал его на клочки лишь потому, что Соседджек умеет чинить всякие штуки. Соседджек – высшая ступень развития человека (по крайней мере, в понимании Майора), ведь Соседджек на все руки мастер. Он заколачивает гвозди, сверлит и замазывает. Он умеет создавать. И, если верить фру Торкильдсен, он заботится о своей престарелой матери, живущей в его же доме на первом этаже. Но мне от этого разве спокойнее? Одно дело – заботиться о матери, но совсем другое – о собаке.

– Он хоть когда-нибудь ухаживал за собакой?

– Понятия не имею, – отмахнулась фру Торкильдсен, – но, думаю, да.

– Думаете? – переспросил я, однако больше фру Торкильдсен это дело обсуждать не желала.

И вот теперь я лежу тут, одинокий и покинутый, на куче сапог и ботинок, принадлежавших умершему человеку. Конечно же, мне себя жаль, еще бы. Кому еще меня пожалеть, такого одинокого? Я тоскую по фру Торкильдсен и сомневаюсь, что она когда-нибудь вообще вернется, зато по ее тревогам я не тоскую. К счастью, она забрала их с собой в море.