Ханс-Улав Тюволд - Хорошие собаки до Южного полюса не добираются [litres]

Поговорив, она вернулась за стол, но вырезать ничего не стала, лишь сидела молча и не отвечала, даже когда я к ней обращался. А потом встала и молча улеглась в кровать, не пожелав мне спокойной ночи.

Так прошло три вечера.На четвертый вечер фру Торкильдсен поднялась из-за стола, выбросила обрезки бумаги, убрала ножницы в ящик и позвала меня. Прогуляться я всегда не прочь, поэтому бросился к двери, не дожидаясь, когда фру Торкильдсен наденет пальто. Но она меня обхитрила. Дверь в гостиную за моей спиной захлопнулась, а фру Торкильдсен осталась по ту сторону. Случилось это настолько неожиданно, что я не сразу опомнился. Сперва я решил, будто произошло это случайно и эту досадную неприятность сейчас устранят. Ждал я долго, учитывая и скачущее настроение фру Торкильдсен, и ее оставляющие желать лучшего физические данные, однако всему есть свой предел. Я гавкнул. Но это ничего не изменило. Я снова гавкнул. И опять. Фру Торкильдсен не отвечала. Пустобрешество вообще не в моем стиле, я научен – между прочим, людьми! – лаять, чтобы предупреждать об угрожающей моим человекам опасности. Я не люблю подавать голос, когда меня самого что-то не устраивает, но, как я уже сказал, у всего есть пределы. К тому же я встревожился: неизвестно же, чего фру Торкильдсен учудит без присмотра. Люди пожилые, как Сучка верно подметила, имеют досадную склонность случайно поджигать дома, в которых живут. А еще ломать шейку бедра. Что, если там, за закрытой дверью, фру Торкильдсен впадет в старческий маразм и забудет, что я маюсь тут, в коридоре? В одиночестве. Я сдохну от голода. То есть от жажды. Обуви здесь достаточно, на какое-то время хватит, а вот питьевой воды нет. В отношении питьевой воды тут не Южный полюс. И вот посреди этих моих невеселых размышлений дверь в гостиную открылась. К тому моменту я лаял машинально, прямо как чихуахуа, поэтому дверь была уже открыта, а я еще пару раз гавкнул. Повисло короткое глуповатое молчание. Я опасался худшего, однако фру Торкильдсен на гавканье мое не рассердилась.

– Ну будет тебе, Шлёпик, – примирительно сказала она, – ведь ничего страшного не произошло?

Я открыл было пасть возразить, мол, еще как произошло, но фру Торкильдсен уже сказала:

– Иди-ка сюда.

Ну я и пошел. Кто знает, может, мне перепадет что-нибудь вкусненькое?

На полу перед камином стоял результат растянувшейся на три вечера ножнично-бумажной работы. Одинокий бумажный волк превратился в здоровенную стаю.

– Сотня собак, – объявила фру Торкильдсен, – вот сколько это.

Сотня собак – это, как оказалось, намного больше, чем я представлял. Я столько собак вообще никогда в жизни не видал. Я и не знал, что в мире бывает столько собак. Зрелище это просто порвало мой примитивный собачий мозг. Пол был уставлен крохотными бумажными волчками, разными, однако такими похожими, но в первую очередь их было много.

– Вот сколько гренландских собак купил Шеф, – сказала фру Торкильдсен, глядя на свое творение, – а вот столько, – она убрала одного бумажного волчка, – умерло на корабле во время рейса из Гренландии в Норвегию. Одна-единственная.

Сжимая в руках бумажного волчка, она замерла – скорее в задумчивости, чем в растерянности. Разницу я научился чуять. Фру Торкильдсен, с поразительной точностью умеющая предсказывать события будущего, постоянно проваливается в карманы времени, теряя способность понимать, что на самом деле произошло или происходит. Порой фру Торкильдсен вообще не имеет ни малейшего понятия о том, что фру Торкильдсен сделала или собирается сделать.

В голове у нее сложился какой-то план, она подошла к камину и поставила бумажного волка на полку. Белая бумага на белой штукатурке… От волка осталась только тень. Мертвый волк на полке. Армия собак заняла почти весь пол от камина до кофейного столика. От корзины с дровами до Майорова кресла – повсюду стояли они. Мы оба перевели взгляд на волка на каминной полке.

– Куда эта собака делась? – спросил я.

Фру Торкильдсен задумалась.

– Кто бы знал… По крайней мере, до Южного полюса она не добралась. Но если она была доброй собакой – а у меня есть все основания так полагать, – то она попала в хорошее место.

– Добрые собаки до Южного полюса не добираются?

– Да, это вряд ли.

Разумеется, я жаждал, чтобы фру Торкильдсен и меня назвала доброй собачкой, но просить о таком – дурной тон. Все равно что уважение вымаливать. Только заговори об этом – и тебя тут же перестанут уважать. Если фру Торкильдсен, руководствуясь опытом нашего с ней совместного проживания, считает меня доброй собакой, пусть сама так и скажет, безо всяких намеков с моей стороны. Поэтому я спросил:

– А от чего она умерла?

– Да, вопрос хороший, – кивнула фру Торкильдсен, – вообще странно, что во время этого переезда умерла только одна. Присматривать за собаками Шеф нанял двух эскимосов, но тем оказалось сложнее покинуть Гренландию, чем собакам. Поэтому собакам пришлось плыть в тесном трюме без присмотра.

– Вся эта гигантская стая – в трюме? – ахнул я.

– Никто из экипажа в собаках не разбирался. Обычно морякам собаки без надобности. Поэтому к трюму они не подходили, а еду бросали через люк, так что собаки ее сами между собой распределяли.

– Ой-ой-ой… – посочувствовал я.

Правило сильнейшего исправно работает даже на суше, но если ты быстрый, то можешь сбежать. И спрятаться. К чему правило сильнейшего может привести, когда вокруг обмочившиеся с перепугу гренландские собаки, загнанные в трюм утлого корыта, которое прыгает на волнах Северной Атлантики, даже представить страшно. То, что из строя выбыла лишь одна собака, – это, мягко говоря, чудо. С другой стороны, возможно, той собаке во всей этой истории повезло больше всех.

У недуга есть название.Одиночество – вот от чего страдает фру Торкильдсен. Это хроническое заболевание она носит в себе с молчаливой храбростью, но иногда, поздно вечером, когда день выдался нелегкий, она говорит мне:

– Мне так одиноко, Шлёпик.

И от этого мне делается ужасно, потому что я-то не одинок. У меня есть фру Торкильдсен, а этого более чем достаточно. У фру Торкильдсен же, напротив, есть только я, и для нее этого мало.

По-моему, будь фру Торкильдсен собакой, она была бы счастливее (впрочем, это большинства людей касается). Будь она собакой – и на улице могла бы здороваться со всеми встречными и поперечными, как знакомыми, так и незнакомыми. Каждая такая встреча пахла бы увлекательными историями и пикантными подробностями. Не говоря уже о том, что нюхать друг дружку намного интереснее, чем холодно кивать, проходя мимо, как это заведено у людей, – и это если они вообще соизволят поздороваться.