Ирина Верехтина - На другом берегу

– Ой, что это? Кто это щёлкает? – вскрикнули у костра испуганным девичьим голосом.

– Да не ори ты, кругом люди спят! Нет там никого.

– Нет, есть! Слышите – шевелится кто–то?

–Да это Марина в своём гробике ворочается! Аааа–хха–ха–ха–а–а… – И хохотали придушенно, боясь разбудить остальных.

Не удержавшись, Марина всхлипнула – и испугалась: вдруг услышат? За что они её так?! Марина лежала, с трудом сдерживая рвущиеся рыдания и утирая кулаками слёзы…

Невидимая грань

Этот поход ещё больше отдалил её от всех. Между Мариной и остальными словно пролегла невидимая грань. Магическая черта, которую нельзя переступить. В тот раз она сделала вид, что ничего не слышала. Она по–прежнему ходила с Карпинским, вместе со всеми смеялась шуткам, вместе со всеми накрывала на стол. Но никогда ни с кем – не переступала черты.

В разговоры Марина не вступала, в обсуждениях и спорах не участвовала. Если к ней обращались – отвечала односложно и словно нехотя. И никто о ней ничего не знал. Даже фамилии не знали.

«Нелюдимая. За весь день слова не скажет» – говорили о Марине. А она вовсе не была нелюдимой, но «гробик» простить не могла. И как её назвали старухой. Марина тогда обиделась и перестала к ним ходить. Но Карпинский настойчиво звонил ей каждую субботу – приглашал, уговаривал, расстраивался, услышав её «не смогу»… И Марина уступила. И снова пришла в группу.

Встретили её тепло, улыбались, хлопали по плечу и шумно радовались – «Ну наконец–то! Нарисовалась картинка! Выезжают расписные…». К ней, в общем–то, относились неплохо, и в группе она была «своей». К коричневому платку, с которым Марина не желала расставаться ни зимой, ни летом, в группе давно привыкли. И разглядели под ним большие глаза и красиво очерченные губы на каменно–невозмутимом лице. – «Да она, пожалуй, не старая совсем… И красивая! Как статуя музейная. А одевается как деревенская бабка. И молчит всегда. А мы молчать не умеем, мы ребята весёлые! С нами не соскучишься!»

Веселые ребята

С первым снегом группа Карпинского дружно вставала на лыжи и не снимала их до майских праздников (по Ярославскому северному направлению природа жила на особый лад: весна здесь наступала не раньше мая. Случались и курьёзы: поехали в апреле в Арсаки – лес в снегу утопает, настоящее Берендеево царство. Радуясь такой удаче, влезли в лыжи и погнали… Минут через двадцать лес неожиданно кончился. Впереди расстилались поля, рыжие от прошлогодней травы. Там и сям маленькими островками лежали остатки снега. Была середина апреля, солнце припекало вовсю – вот и растаял снег!

Не возвращаться же домой! Карпинский объявил десятиминутную остановку – и народ стал дружно снимать лыжи…Все тридцать пять заявленных в «Плане» километров группа шла пешком, с лыжами на плечах и в «лыжном» темпе. Вот это был экстрим! Уже в электричке, когда все сидели, блаженно улыбаясь и растирая затёкшие плечи (у Марины они болели всю неделю), кто-то сказал: «А что, неплохо прогулялись, сам себе завидую! И темп хороший, и места красивые. Если бы не лыжи, совсем было бы замечательно!» – И вагон содрогнулся от смеха…

Марина редко ходила с Карпинским летом: с июня Николай не объявлялся в «Плане походов», и всё лето группа ходила в «необъявленные» двухдневные, а ночевать в палатке Марина не любила – она замерзала даже летом. Но зимние, лыжные походы она старалась не пропускать: бежать на лыжах тепло, да и на привале не замёрзнешь – с обязательным горячим супом (рецепт супа привожу полностью: замороженная курица рубится туристским топориком на порционные куски по числу обедающих и варится в котле до готовности с солью и перцем; к супу подаются бутерброды ) и костровым ароматным чаем из растопленного снега. Чаю кипятили два котла: первый выпивали за обедом, второй разливали по термосам и несли в рюкзаках до самой станции. И пили его – горячий, настоявшийся! – в электричке, громко предлагая:

– Пряники! Кому пряников?

– А вот бутерброды, кто хочет бутерброды?

– Ребята, у меня конфет целый пакет! Налетай!

– А я всё думаю, куда конфеты со стола испарились… А это вот, оказывается, кто!

– Так я ж не для себя, я ж для общества! Он же запечатанный, пакет…

Сгибаясь под туго набитыми рюкзаками и волоча за собой сумки–тележки, через вагон проходили дачники, которых в группе метко окрестили «фазендёрами» («Рабыню Изауру» смотрела вся страна). Они наработались за день до изнеможения, а поесть, как всегда, не успевали, торопясь на электричку. Дома поедят. И теперь – с завистью смотрели на разложенную на сиденьях нехитрую снедь, на двухлитровые термоса, и кружки с дымящимся чаем. Кто–то сказал: «А я и не знал, что в электричках есть вагоны–рестораны» – и все засмеялись: и туристы, и дачники. И им уже протягивали бутерброды и кружки с чаем – от души..

И вновь – открываю секрет: продукты на обратную дорогу забирали с общего стола до начала обеда (иначе бы мало что осталось…) и распределяли по рюкзакам. Термоса с чаем несли, разумеется, мужчины.

Неписаные правила

Группа Карпинского бегала на лыжах резво – почти все имели спортивные разряды, и Марина с трудом выдерживала темп, но не отставала, хотя шла обычно «в хвосте». Ей нравилось идти последней: никто её не обгонял, никто не подгонял и не приставал с разговорами.

В группе существовали (и неукоснительно соблюдались всеми) раз и навсегда установленные правила, которые были здесь нормой и никого не обременяли – их соблюдали машинально, не замечая, как мы не замечаем воздух и не думаем о том, что нам всё время надо дышать Просто дышим – и всё.

Уступить лыжню, если тебя догнали и «дышат в затылок». Оставлять на поворотах стрелки – чтобы идущие сзади не пропустили поворот и не отстали от группы. Стрелки у Карпинского были особенные («Авторский дизайн!» – смеялся Николай) – буква «Н», увенчанная уголком (< или >). Летом стрелки выкладывали из камешков, зимой их еловых веточек. (Чертить на снегу лыжной палкой в группе считалось дурной приметой: «художников» в лесу много, не мудрено и ошибиться).

Если путь преграждала река, или шоссе, или дачный посёлок с обязательным мордастым охранником в будке и «ново–русским» забором, обнесенным поверху тремя рядами «колючки», – группа стояла, поджидая отставших. И только когда все были в сборе, продолжали движение. К чести туристов, никто особенно не отставал, минут так на пять – на семь, не больше.

Но были у Карпинского старые, любимые всеми маршруты, такие как Калистово – река Клубиш – Калистово, Фрязино – Корякино – Фрязино и знаменитого Яхрома – Калистово (когда всю дорогу солнце светит в лицо, и лыжня кажется золотисто–прозрачной), он же Калистово – Яхрома (когда солнце всю дорогу греет спину). Этот тридцатипятикилометровый маршрут, проложенный вдоль газопровода, всю дорогу по просеке, по пересеченной местности, со множеством подъемов и крутых длинных спусков (особенно в районе Яхромы) и с непременной переправой через коварную родниковую речку Яхрому с тонким, ненадёжным льдом – этот неслабый маршрут назывался почему–то «широкая тропа пенсионеров».