Ирина Верехтина - На другом берегу

Дима положил голову бабушке на грудь и услышал, как бьётся её сердце. – Живая! – с облегчением подумал Дима и, взвалив на плечи неподвижное тело, удивился: «Вот так бабулька – божий одуванчик. Невесомая, точно эльф. А рюкзак у эльфа – мама дорогая… И понёс её леший на ночь глядя на лыжах!

– Сейчас, сейчас, – торопливо шагая через поле, скороговоркой бормотал Дима. – Я вас чаем напою горячим, спиртом разотру – и всё пройдёт! А утром домой отвезу, на мерсе.

Как здорово, что он сегодня поехал, заставил себя, хотя ему страшно не хотелось: он поздно вернулся с работы и зверски устал. Хорошо, что поехал! Ещё бы немного, и она бы замёрзла. А она дышит! Дышит! – радостно повторял про себя Дима.

Заперев ворота на магнитный замок, Дима отнёс свою ношу в дом и бережно опустил на диван. В доме было тепло, в гостиной горел камин. Дима заботливо укрыл бабушку шерстяным ирландским пледом – с головой, чтобы скорее согрелась.

– Дим, кто это? Ты кого притащил? – в гостиную вошла девушка, чем–то неуловимо похожая на хозяина коттеджа.

– Сам не знаю, – признался сестре Дима. – Бабушка… Замёрзла. Сейчас размораживать будем.

Вдвоём они стянули с неподвижной женщины обледеневшую куртку (как же она в такой шла?), размотали тёмный старушечий платок – и ахнули: под мешковатой, мокрой и грязной одеждой оказалась удивительной красоты девушка с бронзовыми длинными волосами (Дима ни у кого не видел таких волос!). Под тёплым пледом щёки незнакомки порозовели. На виске подрагивала тоненькая жилка.

– Вот так бабушка! Колдунья. Медея! – обрёл дар речи Дима.

– Ну что же ты? Буди её поцелуем в уста, а я пойду поставлю чайник, – поддразнила Диму сестрёнка и убежала на кухню.

– Ну, давай, просыпайся, спящая красавица! – сквозь сон услышала Марина. – С неё портреты писать, а она в снегу валяется…

Медея

Кто–то настойчиво тряс Марину за плечо, и она открыла глаза. – «Ух ты! – восхищённо присвистнул кто–то у неё над ухом. – Глаза у нас золотые, как мёд! Ты не гречанка случайно? Только у греков – такие глаза…»

– Не знаю. Может да, может нет, – через силу улыбнулась Марина склонившемуся над ней парню. В его глазах, неотрывно смотрящих в глаза Марины, искрилось веселье. А у него красивые глаза…

– Калос иртатэ! (греч.: с приездом) – схохмил парень и, перейдя на греческий, заговорил взволнованно и быстро. Марина не поняла ни слова.

– Подожди, я не понимаю ничего…

– Не понимаешь? – огорчился незнакомец (сколько ему, интересно? Лет тридцать… или меньше?)

– У тебя странное произношение, – не удержалась согревшаяся под пледом Марина. – И не тарахти! Завёлся как радио. Эдо Афина, – съехидничала Марина (прим.: этими словами начинает радиовещание «Голос Греции»). Она не помнила, как оказалась в этом гостеприимном доме, но ей здесь было хорошо – впервые за последние пятнадцать лет…

– Значит, радио мы слушаем, – заключил довольный Дима. (Чтобы «поймать» афинское радио, недостаточно просто включить радиоприёмник: нужна хорошая антенна. Антенны у Марины не было, она вставляла в разъём приёмника длинную тонкую проволоку с расщеплённым на тонкие усики концом, который выпускала на улицу, защемив оконной рамой. Ещё надо было знать время передачи. Ещё – отыскать на шкале нужную волну. И тогда – в маленькой квартирке на окраине Москвы говорили Афины…

Марина не понимала быструю взволнованную речь диктора (афинские новости читались скороговоркой и так эмоционально, что их можно было слушать даже не зная языка). А после выпуска новостей на радио звучали песни (ради которых, собственно, и убегал на улицу тонкий проводок), от которых у Марины сжималось сердце. Песни были разные, но все они были – о любви. Одни переполняли душу светлой грустью, в других плескалось безудержное веселье, и Марина, чистя на кухне картошку, притопывала в такт ногой. И не представляла себе, как можно жить без этих песен…).

Всё это Дима узнал не спрашивая – по одному вырвавшемуся у Марины слову – «завёлся, как радио». Взбалмошная, сумасшедшая девчонка, – с нежностью думал Дима. – Катается одна, на ночь глядя… Норовистая лошадка! Мужа тебе надо хорошего, чтобы в узде держал.

Дима заметил сломанное лыжное крепление и понял, что случилось. О том, как всё было на самом деле, Марина рассказывать е стала. И не отвечая на его настойчивые вопросы, молчала, завернувшись в плед и прихлёбывая из большой кружки горячий чай – с сахаром, как она мечтала.

– Скажи хоть что–нибудь! – взмолился Дима («Да, с ней, пожалуй, будет непросто»). – Я тебя чуть живую нашёл, почти километр на себе тащил – с лыжами и с рюкзаком! Ты мне все плечи… отлежала! Как у тебя сил хватает такой рюкзак таскать? У тебя там что, кирпичи?

– Один.

– Что – один?

– Кирпич один. Ты не бойся, я не сумасшедшая. А кирпич – это для тренировки, я забыла про него совсем…

– Ну вот! Полтора километра тебя нёс, ещё и с кирпичом, а ты мне даже спасибо не сказала.

– Спасибо. Эфхаристо.

Что это с ней? Лежит на диване в чужом доме, из всей одежды на ней осталась только клетчатая мужская рубашка (единственное, что осталось у Марины сухим), всё остальное неизвестно где, а она пьёт чай и препирается с хозяином дома, которого видит впервые в жизни.

Марина поймала себя на мысли, что ей нравится их дурацкий разговор, нравится этот гостеприимный дом. И чай (в который Дима щедро плеснул коньяку). Хозяин дома ей, кажется, тоже нравится…

«Хозяин» тем временем вытащил из её рюкзака кирпич и, вертя его в руках, с интересом смотрел на Марину. Их глаза встретились. «С кирпичом катается! Она точно – сумасшедшая. И я её, кажется, люблю» – сказал себе Дима.

«Стоп!» – скомандовала себе Марина. Это простое гостеприимство. Так сказать, издержки воспитания. И не надо придумывать то, чего нет. Она не позволит, она дала себе слово – больше никогда и ни с кем! И вообще ей давно пора уйти. Загостилась…

– Ты… как тебя зовут–то? Проводи меня на станцию. Или хоть дорогу покажи. Мне пора уже – домой (а так хотелось остаться…)

– Меня Дима зовут, – сообщил Марине хозяин коттеджа. А сестру – Ника, Никея. Она тебя проводит и дорогу покажет…

– На станцию? – уточнила Марина.

«…На станцию. Ночью. В промокшей насквозь одежде и с кирпичом в рюкзаке. Интересно, сколько ей? Тридцати, наверно, нет. Упрямая какая! И красивая. Даже такая – замёрзшая и измученная до предела. Как здорово, что я её нашёл!! – думал Дима. – Мне просто сказочно повезло! Эльфы не обманули и станцевали под луной…».

Марина нехотя вылезла из–под мохнатого пледа и спустила ноги с дивана. Дима с трудом заставил себя не глазеть: ноги были красивые. В доходившей ей до бёдер длинной мужской рубашке, Марина стояла – на этих невозможно красивых ногах, беспомощно озираясь. Нет, он не мог не смотреть, это было выше его сил!