Ирина Верехтина - Золотая девочка, или Издержки воспитания

Хотелось плакать, но слёз не было – лишь неимоверная, каменная тяжесть, которая не давала дышать, не давала жить. Вот сейчас откроется дверь, выйдет Марь-Антонна, с такой родной, такой понимающе доброй улыбкой на пергаментных щеках, умело подкрашенных нежно-розовыми румянами, и скажет: «Ну что, напугали мы тебя? А ты и обрадовалась, что заниматься не надо… Нет, золотая моя девочка, a la guerre comme a la guerre (франц.: на войне как на войне), пока тебя не выучу, не умру».

И Маринэ наконец выдохнет застрявший в лёгких воздух, который никак не выдыхается… И радостно скажет: «А я «Труженики моря» в каникулы прочитала, которое вы мне задали. Без словаря! И всё поняла! До конца не успела дочитать, потому что бабушке с огородом помогала, и с виноградником, и цветы поливала… Ей одной тяжело».

Маринэ скажет ей, и мадам Мари не станет упрекать её за то, что не успела дочитать Гюго, и лентяйкой называть не станет, и выговаривать, как по любому поводу ей выговаривала мать. Положит ладони на Маринины на плечи (ужаснувшись про себя: птичьи косточки!) и звонко расцелует в обе щеки, как всегда целовала после долгой разлуки. «Марь-Антонна, мадам Мари, я никогда вам не говорила, что люблю вас. То есть, любила. Теперь уже не скажу, теперь некому говорить».

Никто не откроет сливочно-белую, с золотым тиснением дверь. Никто не поцелует. Отар поцеловал однажды, но Маринэ ему запретила, и он больше не смел, только смотрел. Дома поцелуи не приняты, приняты пощечины от матери за дерзость (дерзостью считалось любое возражение), а ремень отец только обещает. С того дня, когда Маринэ исполнилось пятнадцать, в ходу только угрозы:

«Ох, ты у меня дождёшься, не посмотрю, что пятнадцать лет! Ведь сама напрашиваешься, из кожи вон лезешь – мол, смотрите, дорогие родители, любуйтесь, кого вырастили! Лень вперёд тебя родилась, ум стороной обошёл, учиться не хочешь, как следует… Мать говорит, гимнастику лишний раз сделать ленишься! За что же нам с матерью такое наказание господне, сасждели уплиса!(груз.). Значит, мало били, раз ума не прибавилось. Зря я тебя жалел. Думал, хоть в пятнадцать поумнеешь. Ошибся. Слов не понимаешь, значит, придётся ума добавить».

Отец только обещает, но как знать, чем это кончится.

Скорей бы вырасти, тогда они с Отаром поженятся и уедут, всё равно куда, только чтобы с ним вдвоём. Она не будет упрямой и дерзкой, какой её считают родители, спрячет строптивый характер и будет во всём его слушаться, никогда и ничем не расстроит. Отар будет к ней справедлив и никому не позволит причинить ей боль, он сам сказал ей это год назад, на угольной куче за музыкальной школой, где они признались друг другу в любви и поцеловались – первый и единственный раз, больше нельзя, только после свадьбы.

Маринэ крепко сжатыми губами коснулась прохладных губ Отара и сразу же отвернулась, но он притянул её к себе и, крепко держа за локти, поцеловал по-настоящему, раздвинув её губы языком. Маринэ хотела сказать, что она так не хочет, но не могла уже говорить и только смотрела остановившимися глазами в непроглядную ночь его глаз (ночь была тёплой, южной, восхитительной…). Когда он отпустил её локти, прошла тысяча лет. Маринэ тысячу лет будет помнить этот поцелуй. Единственный поцелуй Отара… Потому что больше она ему не позволила.

А когда они поженятся, Отар не станет спрашивать у неё позволения. Он сам ей это сказал. Если только… Если только ему не понравится другая девушка. Тогда Маринэ попросит у отца денег на подарок и купит большого белого мишку, которого ей всегда хотелось иметь, и сейчас хочется. Она подарит его невесте Отара. Потому что дарить надо самое дорогое.

А для Маринэ самое дорогое это Отар, и она никому его не отдаст! Она умеет метать нож (отец научил), умеет обращаться с финкой (Отар научил), она скажет его невесте: «Уезжай обратно в свой аул, а то я тебе личико попорчу». Марина запросто может, она на многое способна, никто об этом не знает, а Отари, кажется, догадывается, не зря её учил с ножом обращаться и приёмы показывал… Не бокс, другие. Маринэ не спрашивала, какие. Не скулила, не жаловалась, молча терпела удары (впрочем, Отар утверждал, что бьёт вполсилы), и в конце концов научилась, и Отару от неё сильно досталось. Потирая плечо, которое Маринэ, войдя в азарт, попыталась вывернуть, Отар одобрительно сказал, что у неё почти получилось, и теперь Маринэ сможет за себя постоять.

Ну, до этого, наверное, не дойдёт, потому что невеста Отара испугается и уедет, а Отар скажет: «Как же я ошибался, подумать только, на этой трусихе я хотел жениться! Уехала и правильно сделала, мне такая не нужна!»

Ничего такого Маринэ не сделает. Нельзя. Надо уважать чужой выбор. Она не станет никому угрожать, поздравит молодых, подарит белого мишку, о котором мечтала всё детство, и навсегда попрощается – с мишкой и с Отари.

«Отари, неужели ты меня когда-то бросишь, уйдёшь от меня навсегда, как ушла Мария Антуановна, которая больше никогда меня не поцелует… Никогда!»

Не помня себя, Маринэ бросилась по лестнице наверх.

– Что ж теперь поделаешь… Жалко, конечно, хорошая учительница, и человек хороший. Но ведь все умирают, Мариночка, а ей уже много лет… было. А мы и не знали, нам не сказал никто. Мы с отцом только позавчера приехали, месяц в Литве отдыхали, в Паланге. Там закаты красивые, солнце опускается прямо в море, мы фотографий много привезли, и на камеру сняли. Хочешь посмотреть? Марина! Я с тобой разговариваю?! Теперь надо преподавателя искать… Хотя французского уже достаточно. Думаю, тебе стоит выучить испанский, ты же в Испанию собираешься, с ансамблем твоим…

Арчил Гурамович неплохо знает испанский, мы будем платить ему за уроки, он будет с тобой заниматься – и танцами, и испанским. Что значит, ни за что? Как ты с матерью разговариваешь? Чем он тебе не угодил? Тебе бы мужа такого, нам с отцом спокойнее будет…

Мы с тобой ещё поговорим на эту тему. Арчил Гурамович не женат, и хорошо к тебе относится, он сам сказал отцу. Ты тоже говорила, что он тебе нравится…

– Я говорила, что мне нравится, как он танцует, – замороженным от ужаса голосом вымолвила Маринэ.

– Да слышали мы, что ты говорила: танцует как бог, настоящий испанец, Хоакин Кортес… И фамилия у него красивая. Тебе пойдёт. Маринэ Кобалия. Что ты бледнеешь, никто тебя не гонит замуж, до совершеннолетия ещё три года. А по мне – школу закончишь, и можно не дожидаться. Отец разрешит. Он говорил с Арчилом. Арчил сказал, что ты его боишься, прямо цепенеешь. Мариночка, ты ведь уже взрослая девушка, а ведешь себя как капризная маленькая девочка. Плохого он тебе не сделает, на всё ради тебя пойдёт, и в Испанию поедете на фестиваль этот, ты же мечтала. Вот и поедешь! Выйдешь за него замуж, привыкнешь к нему и не будешь бояться. Он хоть раз тебя тронул? Что ты как зверёныш дичишься, пора уже поумнеть. Марина! Я с тобой разговариваю или нет? Что ты молчишь? Моду взяла молчать! И хватит плакать, у нас никто не умер, а всех соседей оплакивать – слёз не хватит. Хорошо, что мы ей вперед не заплатили, кто бы нам деньги вернул… Марина! Ты куда? Тебе кто разрешил уйти?!