Дмитрий Лиханов - BIANCA

Бьянка тащилась к хозяйке, еле передвигая стёртые в кровь культи. Опустив голову к земле, не заглянув в глаза Ольге, подползла, упёрлась головой ей в колени. Женщина наклонилась к несчастной и, ещё не понимая причины столь долгого отсутствия лайки, не подозревая гибели Булки, чутким бабьем нутром угадала собачье горе. Остро почувствовав и себя несчастной, без сил после тяжёлых дневных трудов, вслед за скулящей ей в колени Бьянкой, Ольга и сама заскулила от неизъяснимой тоски и печали. Так и плакали они – собака и человек – одни-одинёшеньки на этой земле, под равнодушным солнцем, клонящимся к тускло багровеющему в тучах закату, под редкими горошинами звёзд, давным-давно уже умерших во Вселенной.

20

В конце октября до Астахино, наконец, добралось очередное послание от дяди Николая. Сообщила об этом, взволнованно пуча глаза, Нюра Собакина, встретив Ольгу в сельпо. Народу в магазине было немало: ждали, когда чечены подвезут свежий хлеб.

Со вчерашнего ещё дня Любаша записывала карандашом всех желающих в общую ученическую тетрадку, где хранила пометки о товарных кредитах престарелых односельчан, что получали продукты в долг, до следующей пенсии, которую к тому же носили нерегулярно. Едва Нюрка сообщила во всеуслышание, что из Испании Ольге пришла долгожданная депеша, как ожидавший хлеба народ, словно по команде, оборотился к Рябининой. Всем было интересно, что она на это ответит? Но Ольга не сказала ни слова. Кивнула Нюре и вышла вон. Граждане тут же принялись эту «санта-барбару» обсуждать, высказывать предположения, отчего это Николай не возвращается, уж не нашёл ли себе на чужбине заместо законной супруги иностранную сударушку? Не предал ли он этим и Родину заодно?

Граждане, как всегда, были правы.

Вскрыв на почте заграничный вытянутый конверт с двумя уточками-мандаринками на марке, Ольга развернула лист дорогой бумаги с водяными знаками. И прочла следующее:

«Дорогая моя Олюшка! – писал как-то уж совсем подозрительно складно и ласково Николай Игнатьевич. – Прежде всего передавай от меня привет нашему голове Августу Карловичу Веттину и супруге его (сыр и ногу я ему уже давно купил, отправлю на днях посылкой), директору школы Льву Николаевичу Толстому, Матвею Едомскому с Ангелиной, Харитону, сестре моей Зинке, племяннице Любке с мужем, Серафиме Аркадьевне, Нюрке Собакиной, егерю Витьке Кузину да остальным ребятам. Скоро ты сможешь с гордостью меня называть Николас де Бланко Видаль, поскольку после смерти отца могу унаследовать его титул барона. Я уже написал об этом заявление в Министерство юстиции Испании и теперь буду ждать, когда его подпишет король. Но на это уйдёт не меньше двух лет. Как ты понимаешь, я вступил уже в права наследования отцовского имущества, которое состоит из 63 гектар оливковых деревьев в Андалузии, одной фермы для выращивания боевых быков для корриды в деревне Буэнамадре, двух имений в Ла Манче и дома в Ронде, где имеется ещё большой апельсиновый сад, семи автомобилей, цены которых я пока не знаю, и даже личного самолёта в аэропорту Менисес. Конечно, отец оставил мне большое состояние, которое хранил в банках под проценты. Одним словом, я стал вдруг богатым человеком! В моих делах помогают мне управляющие и известная тебе Долорес, без которой я вообще как без рук, поскольку по-испански покуда не балакаю. Она – как ты! Только ещё добрее. Предлагал ей деньги за её работу, но она от них отказывается, говорит, что не в деньгах счастье, и помогает мне бескорыстно.

Хочу сказать тебе, что мне было бы приятно, если бы ты смогла приехать сюда, пусть даже и насовсем. Продавай к лешему избушку, да сарай, да животину с техникой и перебирайся сюда. Можешь даже никаких вещей не брать, кроме икон. Я тут всё тебе куплю и поселю по высшему разряду: хочешь в Ла Манче, хочешь в Ронде. Поживёшь хоть в своё удовольствие на старости лет. Неужели мы этого не заслужили с тобой? Можешь и Маруську прихватить. Мы найдём ей тут достойного кабальеро, а не вдовца с лесоповала. Отдельным переводом я послал тебе ещё десять тысяч долларов, чтобы ты уже ни в чём себе не отказывала. Таких деньжищ в Астахино сроду не видывали. Их хватит и на поездку, и на переезд, и на всё остальное. Заживём втроём с моей Долорес дружно и счастливо. Любящий тебя муж Николай Рябинин».

«Он, должно быть, от деньжищ-то этих совсем умом тронулся, – подумала про себя Ольга без злости, но с искренним сожалением. – Или горькую глушит».

Следующая мысль поразила её своей ясностью и прямотой, поскольку исходила из самой сердцевины северной женской души. «Надо его спасать, – подумала Ольга. – Жена я ему али нет? Негоже так от мужика-то отказываться. А уж бобылкой остаток дней прожить – тем более».

– Нюр, – обернулась она к Собакиной, – купи-ка ты мне путёвку!

– Куда, тёть Оль?

– Да в Испанию эту поганую, подери её лешак.

– И вы тоже? – изумилась Нюра.

– Мужика своего из басурманского плена вызволять поеду, – улыбнулась задорно Ольга.

Через четыре недели или поболее того путёвка заграничная была готова. Неведомый Ольге авиалайнер собирался унести её на Иберийский полуостров в начале декабря. А покуда ей предстояло разобраться с хозяйством.

Да ведь это только сказать легко – разобраться. Кому оно нужно – хозяйство-то это, кроме тебя самой? Поглядишь окрест: мерзость запустения пришла в северные наши края. Старики ещё смердят как-то на свои грошовые пенсии, да с картохой и редькой на огороде, доживают свой век. Народ средних годов, чьё детство пришлось на советские годы, а зрелость на капитализм, те только покуда и колобродят. Мутят какой-никакой бизнес. Беззаконно лесом промышляют, да зверем диким, да ягодой. Словно чудь белоглазая, дикая. А уж те, что помоложе, кто советской-то власти и не слыхивал, с деревней жизнь свою даже не связывают. Прутся в какие-то колледжи да институты, чтобы, овладев там какой-никакой корочкой, двинуть в города и районные центры поближе к разврату, разной подлости и греху. И возвращаются в родную деревню теперь уже в роли дачников-неудачников, и в городах не ставших городскими, и родину малую утеряв. Но только про это уж несколько лет талдычат, да что толку? Умирают старики. Детишки их повзрослевшие заколачивают досками окна, да выбрасывают не нужное им барахло, да, может, даже и всплакнут, вспоминая вдруг головокружительное своё тут детство, да скоро умчатся, оставляя отцовский дом на скорую погибель. Без хозяина любой дом, как известно, погибает очень быстро, словно поражённый какой-нибудь раковой опухолью человек. Протечёт ли и без того худая, стариковскими руками латанная крыша. Треснет ли от студёного ветра стекло. Глядишь, через пару лет уже и труба печная осыпалась, и стропила коегде обломились, и вьюга метёт-засыпает светёлки, какие ещё недавно полнились жизнью. А уж продать дом в деревне – и вовсе бессмысленная затея. Тем, что по соседству небо коптят, ещё одна фазенда и даром не сдалась, у дачников – свои дома – пристанища. Единственная надежда на столичных гостей, что заезжают не чаще двух раз в год, чтобы походить с ружьишком по лесу, настрелять уток, рябчиков да косачей, однако и они, хотя бы и приезжают на север на дорогих, сверкающих на солнце, тяжёлых джипах, хоть и привозят с собою иноземный харч да бутылки с заморскими этикетками, до денег охочие, этим проще жильё снимать.