Павел Басинский - Любовное чтиво

Признаюсь, мне он тоже нравится.

Сегодня приехал к нему на прием.

Обсуждаем мой перфекционизм. Странная болезнь… Она доставляет мне хотя и смешные, но слишком навязчивые проблемы. Например, я рассказываю Мефистофелю, что когда я пишу тексты на компьютере, то стараюсь, чтобы все висячие строки в абзацах были одной длины. То есть их последние буквы и знаки препинания (точки, вопросы, многоточия) должны находиться строго друг над другом. Я понимаю, что это бессмысленно – даже с точки зрения конечной красоты текста, потому что в верстке все это пропадет, – но почему-то мне это необходимо. Если этого нет, собственный текст кажется мне дико неряшливым. Понимаю, что насилую текст по смыслу и порчу, заставляя абзацы выстраиваться в одну вертикальную шеренгу, но не могу ничего с собой поделать… Идиотизм!

– А если бы вы писали стихи? – задает Мефистофель правильный вопрос.

– Это абсолютно невозможно, – отвечаю я.

– Невозможно – почему?

– Вот по той же самой причине. В стихах ведь все строчки висячие. Я бы просто с ума сошел.

Другой врач сказал бы мне, что с ума я в принципе уже сошел и мне нужно лечиться. Но не Мефистофель. Он и эту особенность моей психики поворачивает в мою пользу.

– Перфекционизм – это стремление к идеалу, – говорит он. – Вы, как личность творческая, подвержены этому в большей степени, чем люди без творческой жилки. Это вам сильно мешает писать?

– Мягко говоря, да.

– При этом, – говорит он, – вы прославились как один из самых изощренных стилистов.

Больше он может ничего не говорить. Мы с ним понимаем друг друга, как два закадычных приятеля. Если мой перфекционизм мешает мне писать, но при этом я прославился как изощренный стилист, то не разумно ли предположить, что второе обстоятельство просто вытекает из первого? То, что мешает, на самом деле помогает. Свой гонорар сегодня он уже заработал.

Потом мы говорим о моем сне. Это наша любимая тема. Мефистофель объясняет, что череп в балагане не несет в себе никакой угрозы.

– Это не страх смерти, как вы, вероятно, думаете, – говорит он. – Скорее тут более интересная цепочка ассоциаций, в вашем вкусе. Древние, как вечность, горы… Голые скалы… Череп… Словом, вы меня понимаете…

О да, маэстро!

– Куда интереснее точка на белом снегу. Точкой являетесь вы сами. Вы ведь из тех людей, которые видят не стакан, а трещину в стакане, я правильно говорю?

– Да, – отвечаю я.

– Хорошо! Итак, трещина в стакане, инородное вкрапление в фарфоровой чашке или тарелке… Это вас терзает?

– Возможно.

– Вот! А в данном случае таким же нарушением идеала оказываетесь вы сами, причем в собственных глазах. Это очень интересно! И одновременно вы хотите подняться на перевал, но не можете этого сделать, и это вас тоже мучает. Перевал, на который вы не можете подняться, – это все тот же недосягаемый для вас идеал, а если говорить проще, незавершенное действие. И вот это чувство незавершенности и одновременно постоянно нарушаемого идеала возвращается к вам во сне снова и снова, что не менее интересно. Но если суммировать все сказанное, не окажется ли так, что вы просто всегда недовольны самим собой? Это мешает вам быть счастливым, но хотите ли вы счастья? Этимологически «счастье» – значит «часть». А вас разве устроит часть? С вашим- то стремлением к совершенству! Таким образом, мы имеем замкнутый круг. Недовольство самим собой мешает вам счастливо жить, но при этом вы не согласитесь ни с каким компромиссом, ни с какой частью. Так не разумнее ли понимать это противоречие не как проблему, а как творческий стимул, который, возможно, и есть ваше счастье, вы не находите?

Как там у Гоголя? Говорит, словно пятки тебе чешет!

– Вы красиво все изложили, – замечаю я, – но забыли о том, что главный мой страх в этом сне – боязнь не проснуться…

– И вот это самое интересное! – восклицает Мефистофель и даже потирает руки от удовольствия. – Разумеется, проще всего именно это трактовать как страх смерти. Ручаюсь, что другие врачи так вам и скажут, да еще и череп сюда пристегнут.

– А что на самом деле?

– Ну, если бы я знал, что на самом деле, я был бы не врачом, а толкователем сновидений. На самом деле никто в мире точно не знает, что именно означают сны. Поэтому мы с вами не сон разбираем, а вас на примере этого сна. Я понятно выражаюсь?

– Более или менее.

– Вот! И если мы говорим о вас, то задам вам тот же вопрос, с которого мы начинали наши сеансы. Вы сами-то хотите проснуться, Иннокентий Платонович? Не во сне, а в жизни? Вы хотите вернуть себе нормальную память? Не отвечайте, я отвечу за вас, если позволите. Вы этого не хотите! Если бы вы хотели, то давно разыскали бы свидетелей вашего прошлого и обо всем их подробно расспросили. В том числе и о том, что произошло с вами в горах. Но вы не хотите этого, потому что ваша избирательная память – это не ваш недостаток, а ваш дар! И этот дар вы боитесь потерять, верно? Вы его хотите вернуть, а не настоящую память о прошлом. Вот когда вы последний раз встречались со своей матерью?

Когда? А в самом деле – когда?

– Не хочу вам льстить, Иннокентий Платонович, но ваша главная проблема не в памяти, а в том, что вы слишком сложный человек. Да-да, не хороший и не плохой, а именно сложный! Скорее даже хороший, чем плохой, но в вашем случае не это важно. Важно другое. Готовы ли вы поступиться своей сложностью ради того, чтобы зажить нормальной, здоровой жизнью? Если – да, то мы будем двигаться в этом направлении. Если – нет, то…

– Что?

– То я ничем не могу помочь. И никто ничем в этом случае не поможет. Только Господь Бог, а Его нет.

Расстаемся совершеннейшими товарищами.

– Когда я смогу снова прийти на ваш сеанс?

– В любое удобное время, только позвоните.

Сегодня у нас что-то новенькое. «Спасенная горцем». На самом деле серия – старая как мир. Про этих «горцев» написано уже миллион книг и снято сто сериалов. Но Пингвиныч надеется в отработанной руде накопать еще что-то. По словам Игумнова, Варшавский отлично наладил конвейер в своем отделе и на него работает уже целая армия молодых писательниц. Но Вике писать он категорически не советует, хотя девочка рвется в бой, мечтая о славе новой Донцовой. Пингвиныч говорит, что у Вики куда более серьезные ресурсы и перспективы, но ей не надо спешить. Надо набраться опыта и рвануть бомбой . Однако из спальни своей сквозь дверную щель я не раз замечал, как Вика по ночам включает свой старенький ноутбук и что-то яростно строчит. Ох, чувствую, она рванет ! Так, что и от меня клочки полетят!

Он был похож на древнего воина. Килт обнажал мускулистые ноги. Он возвышался над другими мужчинами.