Михаил Гиголашвили - Кока

– Зеркало надо! – вспомнил Кока.

– Да на хер оно! Его встряхануть надо. А ну! – И Баран, приподняв Лясика, начал его трясти.

Но нет – покорное бездвижное тело! Словно спит с перепоя, никак не проснётся.

– Что вы тут ма́хали [33] От machen – делать (нем.) . , пока я хавал? – взъярился Баран на Коку, массируя Лясику мочки ушей.

– Музыку слушали. Я там сидел, он – тут.

Стали опять трясти, но тщетно: Лясик недоступен, как мертвецки пьяный.

– Надо скорую вызывать! – сказал Кока минут через десять, когда стало ясно, что ничего сделать нельзя. – Ты же по-голландски кумекаешь?

– Да, можу малость. Но какой лапса им весать? Здесь со скорой вместе менты приканают стопро, а тут… – Баран обвёл рукой комнату, где был полный раскардаш. – И брики всюду!

– Какие брики?

– Ну, эти, цены. Да, бирки. Видно, что всё покрадено…

– А что делать? Не бросать же его так? Звони в скорую! – приказал Кока, а сам начал соображать: гашиш у него в кармане, фальшивые деньги, ворованные вещи, они с Бараном в диком кайфе, языком ворочать сил нет, сушняк долбит, старые проколы на руках, мозоли на венах… И труп в придачу!

Баран не знал номера скорой:

– То ли 333, то ли 999… Хрен знает – я их зову когда?

– Попробуй 112, по всей Европе идёт…

Баран негнущимся пальцем тыкал в аппарат, а Кока в страхе смотрел на Лясика – тот, казалось, безмятежно спит. Кожа отсвечивает лиловым. “Ну, всё, умер!” – понял вдруг Кока, не в силах совладать с тёмной бездной, куда поминутно проваливался сам и был выводим оттуда только криками Барана на смеси неизвестных наречий – тот пытался объяснить по телефону суть дела. На том конце провода его, очевидно, поняли. Баран довольно внятно продиктовал адрес.

Встал вопрос: что говорить ментам? Куда деть кайф? Ведь будут всё шмонать!

Баран предложил: лучше, если он, Баран, вообще уйдёт, у него проколы на руках, а Коке что? – пришёл в гости из Франции…

“Ага, в гости пришёл, из Парижа! И проколов не меньше, чем у тебя! И мозолей полно!”

И Кока возразил, что куда лучше будет, если он, Кока, собрав все факты, уйдёт, а Баран останется ждать скорую. Всё равно Кока голландский не понимает – зачем ему тут мельтешить? Тем более что Баран – свой, а Кока – чужой, иностранец. Ещё обвинят, что он отраву привёз:

– У тебя же голландская виза? Прописка? Паспорт голландский? Говорить умеешь по-ихнему? Ну вот! А я что? Без языка, чужак, откуда ни возьмись. Я на флажке у Интерпола! Меня ищут!

– Да иди ты, тыры-пыры, Интрепол! – заныл Баран. – Не уходь, я боюся! – И обернулся на недвижного Лясика, который сидел со зловещим лицом смертельно уставшего человека.

– Чего ты боишься? – возражал по инерции Кока.

– За шкирдык возьмут, вот чего…

Но вдруг пелена спала: Коке стало стыдно уходить (хотя он и считал это самым разумным – какая разница, кто встретит скорую). Только надо спрятать факты. Зарыть под фикусом!

Кока скомандовал:

– Версия такая: мы только что пришли в гости, видим – дверь открыта, а хозяин – вот он. Мы сами ничего не знаем, только вошли – и сразу позвонили!.. Вот, поставим на стол эту дырявую бутылку с фольгой, типа он что-то курил, ему стало плохо…

И Кока, напялив тишотку и куртку, взял у Барана пакетик с героином, вытащил остатки своего гашиша, стал по-собачьи рыть сухую землю в кадке под фикусом. Его била дрожь, секундами он не понимал, что́ с ним, где он, что делает. Тело чесалось, рот пересох до невозможности звука. Его шатало и тошнило. Вырыв углубление, он запихнул туда факты и завалил землёй, утрамбовав поплотнее.

В комнате Баран намеревался снять с Лясика Rolex :

– Ур [34] От Uhr – часы (нем.) . снять! А то пропадут в этой мяука!

– Оставь! Никто их не тронет! Это не Казахстан. Оставь!

– Это… Того… Мне чего?.. У меня часов – выше крыши, вот, – задрал Баран рукав пижамы, показывая свои часы размером с блюдечко, а Кока нащупал в кармане пахучий катышок от Хасана. Надо бы его тоже спрятать…

Озираясь, он краем глаза вдруг заметил, что Лясик будто шевельнулся. Потрогал его за руку. Рука тепла, но сам Лясик всё так же презрительно-молчалив, слеп, нем и глух. Коке стало жутко. Он отдёрнул руку.

И в этот момент в дверь властно зазвонили и застучали.

Баран протопал открывать.

В комнате возникли два полицейских: один светлый, голландского образца, с конским хвостом из-под фуражки, другой – чернявый и курчавый, арабского покроя (как обычно, парой, чтобы больше понимать).

Не обращая внимания на кавардак, Барана и Коку, ничего не спрашивая, они подбежали к Лясику, жестами приказали отодвинуть журнальный столик, а сами сволокли Лясика на пол. Содрав с него халат, сняв часы, чернявый стал делать искусственное дыхание, а светлый что-то прочирикал по-голландски. Что – ни Баран, ни Кока не поняли.

– Раша? О!.. – неодобрительно покачал головой светлый коп и жестами спросил, что Лясик делал: пил водку, кололся, глотал, курил? – попеременно глядя на Коку и Барана (тот на все вопросы неопределённо кивал головой). Потом нагнулся над Лясиком, рассмотрел вены – явных проколов не было, а старые пятна и мозоли не заинтересовали копа. Он разогнулся и стал что-то гневно говорить.

Баран, набычившись, тихо объяснил Коке:

– Хочут знать, что за кайф был, чтобы это… ну… как его, тудым-сюдым… шиворотка сделать…

– Сыворотку? Скажи ему!

– Хороши мульки – своим язык такой слова скази! – ощетинился Баран. – Сам скази!

Тогда Кока указал на бутылку с фольгой и полувопросительно предположил:

– Крэг? Хероин? – и жестом показал, что Лясик, возможно, курил.

Светлый коп поцокал языком и стал что-то говорить по рации.

Чернявый коп начал резко поднимать и опускать руки Лясика – никакого движения на сиреневатом лице, кроме безмятежного замкнутого счастья.

В комнате сгустилась напряжённая тишина. Слышно было только дыхание чернявого, писк рекламы в телевизорах и отчётливые щелчки стенных часов: 18:32… 18:33… 18:34…

Наконец чернявый понял, что ничего не в силах сделать. Он разогнулся и отошёл к окну, по пути отложив в сторону самурайский меч и мельком, но цепко оглядывая стены. А светлый коп, что-то буркнув сквозь зубы, старательно обходя Коку и утвердив руку на пистолете, приоткрыл дверь в соседнюю комнату, завернул туда с опаской. Не снимая руки с рукояти, неслышно проследовал в кухню. Погремел там посудой. Вернулся. Что-то пометил у себя в блокноте. Затем вынул маленький фотоаппарат и сделал снимки стен, развала вещей, самурайского меча, ящиков и баулов.

Гнетущая атмосфера душила. Коке нестерпимо хотелось пить и чесаться. Он тихо, не привлекая внимания, переместился бочком к двери, незаметно вылез на балкон и тут же стал яростно скрестись, что не укрылось от чернявого (тот внимательно осматривал стены, вещи, ящик с парфюмерией).