Наталия Полянская - Девятая жизнь [litres]

Ей двадцать семь лет. Она сама заработала на квартиру, скоро заработала бы на машину, и тут дед решил уйти. Хотя, конечно, ничего он не решал, последнее слово было за тромбом. Но дед же не мог просто тихо скончаться. Обязательно нужно было напоследок сделать… вот это. И не ленился менять условия завещания, подстраиваясь под текущие проекты! Если бы дед прожил еще лет десять, досталось бы Катьке наследство с условием или нет? Что теперь гадать.

Катька отдала бы все деньги, эту квартиру и машины из гаража, лишь бы дед сейчас был тут.

И котов бы отдала. Катька завертела головой: оба лоботряса устроились рядом с ней: Джордж – с правого бока, Фред – с левого. Стоит уважать дедово наследие: котов он любил. Ему действительно нравилось их рисовать – настолько нравилось, что он предложил использовать их для социальных проектов, к которым всегда относился с большим уважением. Катька понимала, насколько масштабная работа запланирована. Не понимала, почему дед настоял именно внучку вовлечь в этот проект, а не кого-то из именитых художников. У него ведь было полно друзей с громкими фамилиями, любой из них с удовольствием возьмется за столь выгодную работу. Это же чистый пиар, пусть с привкусом дегтя (попиариться на онкологических больных, конечно!), но в целом-то задумка хорошая. У Катьки карьера только начала строиться – первая выставка в прошлом году (и не благодаря дедовым связям!), постоянные заказы как художнику и дизайнеру, свои собственные планы… Она мечтала показать деду, что сможет построить себя. Что ее жизнь не зависит от фамилии – за фамилию спасибо, однако не только в ней дело! – и что дед не зря дал ей, Катьке, эту надежду быть собой.

Да, она умела держаться на светских тусовках, умела вести себя в приличном обществе и знала, как нелегко дается слава даже тем, у кого она есть. И все же в Катькиной голове по-прежнему варилась некая каша. Не могла не вариться. Дед это понимал, потому и отпустил внучку из квартиры на Солянке, чтобы дать приготовить саму себя, не мешать жить. Это самое лучшее, что он мог сделать – не мешать. Катька знала, что он всегда поможет, стоит ей только слово сказать. Это знание всегда грело ее, и это было бесценно. А она сама…

Катька отложила телефон, перевернулась на спину и пригребла к себе котов. Фред и Джордж завздыхали, завозились, устраиваясь поудобнее. Катька приподнялась и посмотрела на них: два толстых калача, два дедовых любимца.

Она никогда не любила их так, как дед. Не знала, что с ними делать. Близнецы Уизли казались просто дедовой придурью, но что-то в них наверняка было такое, из-за чего старый прославленный художник будто с ума сошел. На картинах они выходили немного не такими, как в жизни. Катьке казалось, что дед рисует котов лучше, чем они есть. Она объясняла это любовью к животинкам, только вот у нее самой этой любви внутри не имеется. И как она сможет выполнить заказ, если будет рисовать через силу, просто «чтобы сделать»? Это халтура. А халтура – самое страшное дедово ругательство.

Нет, он умел и великим и могучим любого обложить. Но если дед называл кого-то халтурщиком, считай, человек тот был конченый.

Катька скорее повесилась бы на ближайшем фикусе, чем сделала что-то спустя рукава.

– Мне надо в вас разобраться, – сказала она котам, и Фред приподнял лобастую башку. – Надо понять, что в вас особенного. Иначе ничего не получится.

Она произнесла это вслух и поняла со всей ясностью: решение принято.

Что бы там она ни думала про себя, как бы ни сомневалась, дед ей доверился. Не кому-то со стороны, а ей. Это не злая шутка и не попытка подколоть напоследок, это высшая форма одобрения. Катька стряхнула с себя котов, поднялась и начала ходить туда-сюда по гостиной. Фред и Джордж поворачивали головы, следя за нею. Обезличенные модели, которых художник наделил мистическим смыслом.

Утро вечера мудренее. Катька позвонила Игорю, предупредила, что с ним свяжется Валентин Петрович, поковырялась в приготовленном домработницей ужине и побрела к себе в спальню. Коты потащились за ней. Катька подумала да и переставила их лоток в свою ванную. Судя по тому, что Фред тут же засел в наполнителе, решение оказалось верным.

Ночью Катька ненадолго проваливалась в сон и тут же выныривала из него: она отвыкла спать в их с дедом квартире, она хотела уснуть, открыть глаза и проснуться в мире, где есть кто-то еще, кроме нее. Только вот если пройти по коридору и толкнуть дверь дедовой спальни, та будет пуста. Время не поворачивает назад, как бы нам ни хотелось. И сколько ни прижимай к себе разнежившегося вдруг Фреда (а может, Джорджа, в темноте не разобрать), сколько ни тискай его, как плюшевую игрушку, уже ничего не будет как раньше.

Когда-то Катька привыкла быть одна. Придется вспоминать – как это.

Утром Катька поднялась в студию. Коты тащились за ней, хоть и постанывали от неудовольствия, взбираясь по лестнице.

Окна в квартире были огромные, а дед еще светильников добавил – для художника освещение важнее множества других аспектов. Пятьдесят квадратных метров было отведено под студию, и Катька это место очень любила. В предыдущей квартире, где жили до переезда сюда, мастерская тоже была сакральным местом, но здесь стала поистине прекрасной. Катька мечтала, что однажды и у нее будет своя студия, похожая на эту. Мастерская – отражение художника, его вторая кожа; именно поэтому было так тяжело сюда заходить.

Мольберты с законченными и незаконченными работами, батальон картин у стены, какие-то полотна на стенах, несколько столов, заваленных кисточками, красками, набросками… Набросков вообще был целый шкаф, и Катька понимала, что относительный порядок в нем сохранялся исключительно благодаря Валентину Петровичу. Довольно аккуратный в быту, дед обо всем забывал, находясь в студии. Мог не есть, не спать, только бы закончить работу.

Посреди мастерской стояла деревянная конструкция: несколько уровней с полочками, тут плед лежит, там подушка брошена… Катька не сразу сообразила, что это за странный декоративный шкафчик, но тут Фред без труда запрыгнул и улегся на подушке. Джордж, потоптавшись, выбрал для себя вариант с пледом, умостился и художественно свесил лапу и хвост. Оба кота выжидающе уставились на Катьку.

– Батюшки-светы! – ахнула она. – Он вас дрессировал, что ли?

В этом месте не могло не быть плошки с кормом для котов (такие заначки стояли повсюду), поэтому Катька быстро отыскала на столе банку с вкусняшками и сунула каждому коту в зубы. Коты захрустели, удовлетворенные. Ну дед, ну Куклачев! А Катька-то гадала, как он делает наброски с котов, если они либо спят, либо едят, либо в лоточке загребают.

Катька обошла мастерскую, пока животные выполняли свой художественный долг (на сей раз впустую, но им-то об этом неизвестно). Утренний свет обрисовывал контуры предметов по-летнему нежно, и ей казалось, что все здесь светится. Возьми в руки любой лист, любую кисть – и с нее начнет осыпаться эльфийская пыльца. Хотя с папки, в которой хранились наброски к заказу Шагдетова, ничего не осыпалось, и слава богу.