Андрей Дмитриев - Этот берег

— А нам легко? — отозвался Гнат. — Говорил я ей: зачем тебе азербайджанец? Зачем тебе его Россия? Какой тебе Сургут? Чего тебе там, кроме нефти, болот и комаров?.. Крутила с Павлом из Винницы — разве кто был против? И выходила бы за Павла — он что, разве не звал? — Гнат тяжкими шагами направился к калитке.

— Куда вы? В Киев? — спросил я.

— Нет, я — искать, — ответил Гнат. — Буду искать, пока не найду. — Он открыл калитку и, постояв и помолчав, сказал: — Я верю, что найду… Но что найду живым, уже не верю. — Обернувшись ко мне, он попросил: — Побудь с ними, посиди еще. Отвлеки их разговором. Я вижу, у тебя хороший разговор.

Взявшись отвлечь Милу и Наталью разговором, я запретил себе называть имена любых детей, произносить само слово дети и вообще упоминать все, что могло бы вызвать какую-нибудь мысль о детях. О чем бы неопасном я ни говорил, поддерживая разговор, — прежде всего и дольше всего о кулинарии, — я, что ни слово, все следил за соблюдением запрета, к тому же изо всех сил стараясь не выдать Миле и Наталье как сам запрет, так и свою боязнь его нарушить… И разговор мой вышел плох. Обе они, и мать, и дочь, скучали, молча отвлекались от него какими-то своими мыслями, думаю, что теми самыми, от которых я и пытался их отвлечь… Наталья в середине разговора запустила стиральную машину — потом прислушивалась к ее ритмичному, постукивающему шуму внимательно и настороженно, словно к шуму собственного сердца… Мила привычно напевала во все время разговора, вставала то и дело к газовой плите, проверяя и помешивая борщ; при всем при этом они обе, мать и дочь, ласково и в такт одна другой кивали мне, показывая, что одобряют разговор. Его прервал по ходу дела внезапный и могучий ливень, но, на беду, был короток — как только вновь за окнами заполыхало солнце, я вынужден был разговор продолжить.

Когда настали сумерки, за окнами раздались звуки подъехавшего автомобиля. Наталья и Мила, забыв обо мне, выбежали из дому и вскоре вернулись вместе с округлым, крепким, короткошеим молодым мужчиной с обугленным ветрами и иссиня-выбритым лицом.

— Эмин мой, — подтвердила Мила мою догадку.

— Нож? — осторожно спросила у него Наталья. Эмин вынул из заднего кармана брюк складной садовый нож, отдал ей, затем поставил на свободный стул чем-то набитый полиэтиленовый пакет, шумно вобрал в себя жаркий воздух, одобрительно произнес:

— Борщ! — и объявил, что идет в душ.

Покуда он отсутствовал, Наталья раскрыла нож, бегло, но цепко осмотрела лезвие, закрыла его вновь и убрала в кухонный шкаф, с глаз подальше…

С насмешкой, адресованной непонятно кому из сидящих за столом, и тоном человека, который в этом никогда не сомневался, Эмин за ужином нам сообщил, что в Киеве никто не слышал о секте «Бердянск» и никто не верит в ее существование… Конечно, рассказал Эмин, он для очистки совести спустился на Подол. Две девушки на Контрактовой его выслушали, сказали разом: «С нами Гугл!», залезли к себе в телефоны, но не нашли там ничего, кроме статьи в «Википедии» о портовом городе Бердянске на Азовском море.

— Хорошие девушки. Ксеня и Алена, — счел необходимым отметить Эмин.

Мила выпрямилась на стуле и зло отодвинула тарелку, выплеснув борщ на скатерть.

— Не надо, — строго попросил ее Эмин, затем признался, что там, в Киеве, среди спокойных и расслабленных людей, он испытал вдруг сильную потребность выговориться перед любым чужим хорошим человеком. Он угостил тех девушек хорошим пивом в открытом кафе на углу Валов и Константиновской и рассказал им о сыне — о том, к примеру, как зимой этот мальчишка, первоклассник, отменил уроки в школе. Пришел всех раньше, встал у входа в школу и каждому, кто приходил, сообщал об отмене уроков из-за сильного мороза. И все верили; никто потом не разбирался, не ругался — просто удивились…

— А ты рассказал им, как он в Сочи прошлым летом притворился, будто утонул? — ревниво, но и требовательно спросила Мила.

— Конечно, рассказал! — заверил ее Эмин и развернулся ко мне. — Залез он в воду, побарахтался у берега, пока мы загорали… Увидел, мы не смотрим, вышел незаметно из воды и спрятался надолго за киосками… Я думал, мы умрем.

— Да, — согласилась, вспоминая, Мила и замолкла.

Шумела в тишине, глухо постукивая, стиральная машина. Наталья встала и раскрыла настежь дверь. Из темного сада дохнуло прохладой и хлынул в дом яростный стрекот кузнечиков.

Эмин очнулся и продолжил свой рассказ. Девушки, попив пива, не оставили его одного и проводили до Жулянской, где находится организация, занятая поисками пропавших детей. Оказалось, там отлично знают, что случилось, — знают и ищут.

— Еще бы, — сумрачно заметила Наталья.

— И вот что они дали мне, чтобы и мы, раз уж приехали, подключились. — Эмин раскрыл полиэтиленовый пакет, достал оттуда несколько апельсинов, упаковку сока, бутылку коньяка «Шабо», что-то съестное, завернутое в вощеную бумагу и, под конец, перетянутую резинкой стопку фотографий — из тех, что мы с Авелем оставили там, на Жулянской.

Я возвращался в темноте на базу со сложными чувствами, неясными мне самому. Надежды не сбылись, но и не рухнули пока. Наши фотографии были явно пущены в дело — но к нам и вернулись. День не закончился ничем плохим — но и ничто пока ничем хорошим не закончилось. Темный воздух был свеж, после дневной жары дышалось радостно, — но гремел, забивая слух тревогой, беспрестанный, нарастающий стрекот кузнечиков.

Вся следующая неделя не запомнилась ничем содержательным, достойным отдельной главы, кроме жары и нашествия гостей, разом понаехавших к Авелю из Львова, Полтавы, Тернополя и Минска. Я им всем, что ни день, устраивал рыбалку. Ловили с берега, с лодок и яхт, на водохранилище, на ближайших речках, на прудах или ставк ах . Ловилось плохо, не клевало: виной тому был жара, прогревшая до дна все водоемы, и, как ее следствие — рыбья лень. Рыбу настолько разморило, что ей легче было перед о хнуть с голоду, чем пошевелить плавниками… Я все же взял на спиннинг, возле шлюзов, шестерых судачков, двух жерехов и к ним десяток окушков. Гости, с их кудахчущими детьми и квохчущими женами: кто вовсе ничего не выловил, а кто — по окуньку на брата. И я еще был должен, как они мне намекали, чувствовать себя пред ними виноватым… Авель ловко избежал рыбалки с ними, сославшись на аврал в делах, но ежевечерних посиделок у костра — редко с ухой, но всегда под шашлыки — не пропускал, как это и подобает радушному хозяину… И каждый вечер, из вечерней тьмы возникнув, к костру подсаживалась Варвара — всегда с блуждающей улыбкой на лице, весь день до этого пробыв в неведомых нам нетях .

— Где ее носит? — говорил мне Авель, злясь на жену уже в открытую. — Я ей дурных вопросов никогда не задаю; я хорошо понимаю, что такое уважение , но не понимаю, что ей от меня скрывать и зачем выбивать меня из колеи, когда мне нужно хоть зубами, хоть за пятки удержать инвесторов, коль уж пошла такая мода: вынимать из Украины инвестиции!