Андрей Дмитриев - Этот берег

…Мы плыли по Днепру и пили виски, непривычный мне напиток, знакомый лишь по книгам, кинофильмам и по дивной песенке Вертинского о прелестях мужского одиночества… Авель, заместив матроса, сам встал у штурвала; я спал в отведенной мне каюте на чистых простынях — или разнеженно глазел на предвечернее олово воды, на крутой, как борт фрегата, берег в круглых, будто пушечные бухты, гнездах стрижей… Когда штурвал надоедал Авелю, он снова поручал его матросу и шел ко мне с двумя стаканами виски, наполненными на треть. Мы начинали пить молча, потом вдруг разговор возобновлялся сам собой, почти всегда на том же месте, где был прерван, и неспешно длился, пока не становился сбивчив и сам собою утихал, и я шел спать, а Авель вновь вставал к штурвалу.

Почти в конце пути, когда слева по борту горой вознесся старый Киев, а на горе взыграло золото Лавры, Авель спросил меня, есть ли какие-нибудь вести от Капитанской Дочки и как там у нее дела… Я был смущен. Не сам вопрос меня смутил, тем более что на него ответ был прост: нет от нее известий, да и куда ей посылать известия, если б они и были… Внезапное открытие смутило: я и не ждал известий от нее, не ждал и не желал, больше скажу — за все время скитаний я о ней ни разу не вспомнил, хотя, конечно, некой слабой тенью в толпе других теней из моих снов она, пожалуй, и мелькала. Да, я был смущен вопросом Авеля. Пусть перед нею я ни в чем не провинился, совсем забыть о ней было, конечно, некрасиво. Авель меня успокоил:

«Теперь я вижу, у тебя с ней в самом деле ничего не было, даже и в мыслях. Не думал о ней — и не думай. На твоем месте и в твоих обстоятельствах мне, например, думать о ней было бы крайне неприятно…»

Забор на базе я покрасил, как и было велено, в болотный цвет, и Авель предложил мне задержаться. Не каждый день, но через день-другой он мне давал мелкие поручения: вывезти мусор, починить велосипед, перекрасить забор из болотного в цвет охры, потом и в терракотовый, упорядочить библиотеку на чердаке большого гостевого дома, где все книги были разбросаны гостями куда и как попало. Бывали и ответственные поручения, к примеру, съездить в Киев и передать партнеру пакет с бумагами или наличными деньгами. Возможно, Авель меня проверял. Возможно, ему было лень ехать в Киев самому. Возможно, ему было неприятно встречаться с тем партнером. Возможно, он не слишком доверял водителю, который вез меня на встречу с тем партнером и мог бы сам, казалось бы, отдать ему пакет… Как бы то ни было, но тому уже два года, как я нанят Авелем на постоянную работу в качестве коменданта базы.

В мои обязанности входит следить, чтобы ничего на базе не сломалось, не пожухло и не прохудилось, а если что из строя выйдет — звать рабочих, приглядывать за ними, принимать у них работу, платить им за нее, потом отчитываться перед Авелем по платежам. Я веду учет всего инвентаря, посуды и постельного белья в коттеджах базы, в доме Авеля. Особая статья — сохранность и готовность лодок. Их у нас восемь, не считая аквабайков и флагмана флотилии, белого катера: три — с подвесными японскими моторами, три легких весельных ялика и две небольшие парусные яхты. Я плохо разбираюсь в лодочных моторах и ничего не смыслю в парусах, и потому я должен раз в два месяца вызывать механика из киевского яхт-клуба, чтобы он проверил паруса и моторы. Зато пятнадцать велосипедов в гараже — всецело под моей ответственностью. Они должны быть все исправны, где надо смазаны, с туго накачанными шинами на случай, если гости Авеля, как правило перед обедом, дружно сядут в седла и стройной толпой с Авелем впереди покатят по шоссе на север — там, на подъезде к Суховееву, есть, говорят, прекрасный ресторан. По завершении обеда хорошо выпившие гости благоразумно в седла не садятся — ведут свои велосипеды пешим ходом, придерживая их за рули, словно коней за холки, по обочине шоссе назад, на базу — путь не короткий, между прочим… Я отвечаю самолично не только лишь за велосипеды, в которых знаю толк. Я содержу в порядке удочки и спиннинги, снасти и наживку, сам ловлю рыбу к общему столу. Я не один ее ловлю, но я один налавливаю. Другие со мной ловят ради недолгого удовольствия; за битый час поймают рыбку-две, и заскучают, и свернут удочки, однако точно зная, что без ухи я не оставлю никого… Но главная моя забота — персонал: всё подмечать за ним, держать его работу под приглядом и не давать им всем расслабиться. Прежде всего это касается уборщиц, Натальи и Ганны, они же горничные и, если требуется, официантки. Обе живут в соседней Борисовке, служат на базе, сменяя одна другую через день и норовя все сделать наспех, лишь бы пораньше убежать к себе в Борисовку, а там у каждой и семья, и дом, и сад, и огород, и разная домашняя скотина… Случается, посуда мыта, но не домыта, чистое белье в коттеджах постелено, да не поглажено… Я им обеим всякий раз на это строго указываю, но лишь под конец рабочего дня. Без толку дергать их в разгар работы и тем более на них покрикивать я себе никогда не позволяю. И мы не ссоримся.

С холма, с крыльца коттеджа, в котором я по воле Авеля живу уже почти два года, из моего соломенного кресла, из-под набрякших дремой век я гляжу вниз, поверх беседки, летней кухни и можжевеловых кустов, поверх кустов сирени, которая недавно отцвела, — и вижу: наш охранник Рома выбегает из своей сторожки, выуживает на бегу ключи из камуфляжных брюк, с железным громом отпирает и распахивает железные ворота. Я вижу, как въезжает черный внедорожник Авеля, и дальше едет, как плывет, по щебню вдоль долгого забора к дому, где живут каждое лето, а бывает и зимой: сам Авель, его жена Варвара, дочь Татьяна и собака Герта — сизая с сединой и бурыми подпалинами немецкая жесткошерстная легавая.

Внедорожник скрывается за холмом. Дом Авеля мне не виден. Стоит он позади и понизу холма на южном склоне, над истоптанной поляной, — ее обстали по краям стволы высоких сосен, — над берегом-обрывом Киевского водохранилища или же моря, как его тут называют… Я не могу этого видеть, но точно знаю, что там происходит, позади и понизу холма — все, что всегда там происходит, когда Авель и его семья возвращаются из Киева с припасами к большому пикнику. Открывается правая задняя дверь внедорожника и на поляну перед домом выпрыгивает футбольный мяч, за ним — собака Герта, это ее лай доносится из-за холма. Слышен первый удар по мячу, следом — крик тринадцатилетней Татьяны, затеявшей, как и всегда, игру в футбол с собакой. Авель и Варвара выходят из машины, минуту разминают затекшие в дороге ноги, прохаживаясь по поляне.

— Владик! — слышу я наконец, как Авель обращается к водителю. — Будь ласочка, бери картошку, два оранжевых мешка, и неси в дом. Потом мне поможешь дотащить все остальное…