Андрей Дмитриев - Этот берег

— Клубнику не забудьте, пропадет в машине, если уже не перепрела… Такая жара! — встревает голос Варвары… Сейчас она, не заходя в дом, снимет платье, останется в купальнике и по крутым ступенькам спустится с обрыва к воде… Лай Герты вдруг захлебывается, становится обиженным и заполошным, крики Татьяны — капризными, готовыми сорваться в плач, — кто-то из них, Татьяна или Герта, играет не по правилам, известным, впрочем, только им одним… Авель кричит Владику, что не помнит, куда дел рыбу для селянки…

— Под задним сиденьем, Авель Петрович, в ногах! — кричит в ответ водитель; наконец, все крики и все звуки в мире перекрывает буйный рев взявшего старт аквабайка. Привычно оседлав его, Варвара мчится по волнам водохранилища — прочь от берега, подальше от домашних дел………… шипит щебенка под колесами; из-за холма появляется черный внедорожник. Это водитель Владик, получив разрешение навестить мать в Миколаевцах, покидает базу… Голос Татьяны и лай Герты больше не слышны, и это значит, они обе в доме — Татьяна забралась с ногами на диван и открыла ноутбук; Герта спит на коврике возле дивана. Слышно лишь бормотание верхового ветра в соснах и звук аквабайка Варвары, издалека подобный шмелиному зуду… Гляжу на часы; передо мной вот-вот появится Авель; уже слышны его неспешные шаги по щебню; на боковой дорожке возникает его сухая, длинная и гибкая, как хлыст, фигура.

Авель садится на мое крыльцо, на нижнюю его ступеньку. Выдержав короткую пристойную паузу, я начинаю ему докладывать:

— Приходили газовщики. Я их не вызывал, ошиблись адресом, Рома их не впустил… Прилетал фазан; гулял по берегу, улетел. Должно быть, из охотхозяйства; мы его не тронули… В тринадцать восемнадцать приплывал какой-то катер со стороны шлюзов. Рыбаки. К берегу не подходили, стояли час на якоре, может, что и поймали, я не видел. Уплыли, потом ты приехал, в семнадцать ноль-семь, если быть точным. Владик уехал только что… Пожалуй, всё.

Не оборачиваясь, он произносит:

— Нет, не всё. Наталья — где? Сегодня ее день, как мне кажется.

— Где-нибудь здесь, — предполагаю я неуверенно. — Она не любит маячить перед глазами, ходит тихо, как мышка; я ее до конца дня редко вижу…

— Ты меня удивляешь. У меня в доме нигде не прибрано.

— Пойду поищу ее…

— Лучше набери ее.

Я звоню ей по мобильному — звонок мой остается без ответа. Звоню еще раз, и еще, и в третий раз — в ответ я слышу только долгие гудки, обрывы связи…

— Продолжай, пока не дозвонишься, — говорит Авель, вставая с крыльца. — Ушла в огород, телефон остался дома, дело известное. Напомни ей: она и завтра мне нужна, вместе с Ганной — накрыть столы, потом убрать. Человек сорок точно будет, так что звони ей и названивай.

Авель уходит по тропинке в обход холма; я названиваю Наталье, и перезваниваю, и вновь звоню — все без толку. Кстати уж вспоминаю и о Ганне, ее сменщице и соседке по Борисовке — пытаюсь вызвонить ее, чтобы она, как только где Наталью встретит, передала ей от меня пару-другую крепких слов… Картина та же — сплошные долгие гудки.

Я отправляюсь на поиски Натальи, — хотя бы лишь на поиски следов ее пребывания на базе. Если окажется, что она, не отпросившись, вовсе не вышла на дежурство в свой урочный день, это будет событием чрезвычайным, требующим от меня принятия каких-то мер, мысль о которых мне крайне неприятна. Со связкой ключей я обхожу все маленькие коттеджи, предназначенные для гостей Авеля. Они пустуют, но мыть в них полы, вытирать пыль и менять постельное белье положено каждый день… Полы сухи, пыль нетронута, белье под покрывалами — стираное, но — вчерашнее, судя по тому, что запах свежести успел из него выветриться… Натальи нет и не было и в летней кухне — посуда после ужина как была свалена в мойку еще вечером, так там немытой и осталась… Натальи точно не было и в бане — там совсем не слышен хвойный дух антигрибкового аэрозоля, которым каждый день необходимо обрабатывать парилку и помывочную… Большой гостевой дом с длинным зимним обеденным столом, биллиардной и библиотекой заперт снаружи и пуст внутри… Охранник Рома утверждает, что Наталью не видал, но не уверен, что она отсутствует весь день, — у нее есть свой ключ от ворот, и Рома вполне мог ее проворонить. Приходится идти к Агнессе. Ее коттедж, или флигелек , как она его зовет, стоит поодаль от сторожки Ромы.

Я, прежде чем к нему приблизиться, со стороны прислушиваюсь в надежде не услышать ничего, кроме тишины — она бы означала, что Агнесса пишет : ее категорически нельзя тревожить, и я бы со спокойной совестью мог обойти флигелек стороной… Но я слышу звуки аккордеона — депрессивное, неврастеническое танго ненавистного мне Пьяццоллы, — а это значит, что Агнесса отдыхает и благосклонно принимает посетителей… Я жду финального аккорда и захожу во флигелек, когда трофейный древний «хоххнер» в руках Агнессы умолкает.

Она встречает меня, сидя на табуретке, не снимая аккордеон с колен. Я спрашиваю ее о Наталье, Агнесса отвечает, что весь день ее не видела, и высокомерно недоумевает:

— Почему вы обратились с этим именно ко мне?

— Потому что мимо вас, Агнесса, незамеченной и мышка не проскочит.

— Да, я наблюдательна, — соглашается Агнесса. — Профессиональный навык или болезнь, как хотите… И кстати, я вот отдыхаю, да и думаю — а не сменить ли мне профессию или, по крайней мере, не разнообразить ли мне наслаждение жизнью?

— Не знал, что вы обучены нотной грамоте, — замечаю я.

— К чему нам ноты, когда есть инструмент, — отвечает мне Агнесса и пробегает сверху вниз старыми пальцами по клавишам аккордеона.

— Где вы намерены черпать гармонию и вдохновение? — не унимаюсь я. — Неужто в аргентинских танго?

— Нет. У природы, — невозмутимо отвечает мне Агнесса. — Да, у одной ее… Вы слышите, как гудят сосны?.. Куда вам это слышать, глушне! А они гудят… Конечно же, не так, как у меня в Полесье. У нас под Новоград-Волынским если сосна гудит, то она так гудит, что в вас буквально все гудит… А если там вода журчит, то она так журчит, что никаких нот уже не нужно, и инструменты ни к чему: и композиция с гармонией, даже мелодия — все уже готово…

— А если там пчела поет… — подначиваю я.

— …То она так поет, — легко подхватывает Агнесса, — что всякие ехидные насмешники бегут куда подальше, пока она их не ужалила. Намек вам, думаю, понятен. Ступайте, я вас не держу. Мне с вами говорить неинтересно. Вы пусты, как макитра в краеведческом музее.

И я выхожу… Агнесса — тетушка Авеля, видимо двоюродная, или сестра, но из троюродных, он сам того не знает точно. У Авеля добрый полк тетушек и батальон троюродных сестер, но поселиться и прижиться у него на базе удалось одной Агнессе. Не знаю, чем она была, когда жила в Полесье. Агнесса не любит говорить о своем прошлом, а если что и поминает вскользь, то до конца не договаривает, и если уточняет то, что помянула, — уточнение всегда сродни опровержению… Ты уже свыкся с мыслью, что она работала в газете, как вдруг оказывается, что она однажды написала очерк для газеты, который не был принят к публикации… Ты уж поверил, что она была геологом, пока не становится понятным, что дальше старых добрых песен о геологах ее познания в этой уважаемой специальности не заходили. Была ли у нее семья, я не узнаю никогда. Но не смогу забыть, с каким умением и удовольствием она меня язвила и язвит при каждой встрече: