Николай Шмелев - Ночные голоса

Кажется, ее потом-таки отправили в больницу. А вот надолго или нет — не знаю, не скажу.

А вы говорите, дорогие сограждане: КГБ-МВД, ФСБ, СВР, ФПС, ФСО, ФАПСИ, ПВО, ВДВ… Всего и делов-то, если надо — только задницу свою не пожалеть! И никакие Альпы тогда не страшны.

Мнения людей у нас в России о Н. С. Хрущеве до сих пор еще самые различные: кто боготворит его, кто ненавидит, а кто и просто ухмыляется при одном упоминании его имени — дескать, был когда-то такой вздорный, бестолковый человек у нас во главе страны, много чего начудил, до сих пор никак не расхлебаем, что он тогда наворотил.

А я, по обстоятельствам своей жизни имевший возможность довольно долго наблюдать его вблизи, лицом к лицу, утверждаю: все забудется! Все чудеса и выверты его забудутся: и кукуруза, и ботинок по столу в ООН, и безобразный скандал в Манеже, и даже Карибский кризис — все! А останется лишь одно: то, что он на веки вечные проклял И. Сталина и распустил лагеря. И будущие наши Н. М. Карамзин, или С. М. Соловьев, или В. О. Ключевский, уверен, будут писать о нем преимущественно лишь как о человеке, с которого начался весь этот медленный, мучительный, дергающийся, спотыкающийся, но тем не менее необратимый процесс превращения России из всемирного пугала в более или менее нормальную страну.

Конечно, это был не граф С. Ю. Витте и не П. А. Столыпин. Грамоты было маловато у человека да и манеры были, прямо скажем, куда как далеки от тех, что приняты в просвещенном, так сказать, обществе. Ему бы в иные времена пароходством владеть, «Кавказ и Меркурий», суда гонять вверх-вниз по Волге, мельницы строить, на Нижегородской ярмарке мукой торговать, на церкви и монастыри жертвовать, в Париже аквариумы в ресторанах крушить… Нет, угораздило ж его вознестись вона аж куда — на всероссийский трон!

И все-таки… И все-таки оглянитесь, граждане, назад: а кто был у нас до него в послеоктябрьские времена? Кто был лучше его? Печально, но, как на подбор, все — либо уголовники, либо недоучки: профессиональные налетчики, мошенники, безусые мальчишки-гимназисты, студенты, отовсюду выгнанные за неуспеваемость, вахмистры-сверхсрочники, сбежавшие из деревни ветеринарные фельдшера…

Откуда и ему-то быть другим? Кроме двух-трех классов церковно-приходской школы у него за спиной и не было ничего. Да и других-то, надо сказать, и не принимали тогда в этот круг. Это уже потом, следующей волной, пошли все-таки какие никакие, а дипломированные инженеры, агрономы, школьные учителя.

И Н. С. Хрущев был тоже истинное дитя своего времени: умен, талантлив, хитер, энергичен, невежествен, азартен, властолюбив, изворотлив, в средствах неразборчив, когда надо — жесток и беспощаден, когда можно — мягкосердечен и добр… Ну, и конечно — «ндраву моему не перечь!» Русский был человек, что там говорить. А как русский человек? Сегодня зарежет, а завтра — и столь же искренне — свечу пудовую поставит перед иконой Спасителя, лоб в молитве расшибет, и каяться будет, и слезы горькие лить. А на утро — опять за свое…

Думаю, наши историки и аналитики, при всех их многоречивых рассуждениях о роли личности в истории, все же, как это ни странно, недооценивают значение одного простого, хотя возможно, и никак не научного фактора: а с какой ноги сегодня утром встал тот или иной человек, имеющий влияние на ход событий, или что он, лично он, этот человек, любит, а чего терпеть не может, причем порой даже не отдавая себе отчета — почему. И вот выстраиваются потом хитроумнейшие аналитические конструкции, исследуются всякие там глобальные причины и мотивы, отыскиваются некие тайные пружины и сверхзасекреченные комбинации… А дело-то объясняется очень даже просто: да не люблю я тебя! Не люблю. Вот не люблю — и все!

Люди постарше и сейчас еще, конечно, помнят то всеобщее недоумение, которое вызвало в конце 50-х годов второе, что называется, рождение злейшего гения всей, не только биологической, нашей науки — Т. Д. Лысенко. Казалось бы, совсем было погиб человек, казалось, что еще при жизни настигло его, наконец, справедливое возмездие (помню, говорили, что Н. С. Хрущев даже как-то самолично отхлестал его по щекам), ан нет — опять этот дьявол наверху! Опять распоряжается всем, и опять власти ставят его всем в пример. И опять сверху клянут генетиков и всяких там вейсманистов-морганистов, и опять их излюбленный объект исследования наследственности, муха-дрозофилла, стала в печати чуть ли не самым последним, не матерным ругательством…

Что происходит? Никто не мог тогда ничего понять. Загадка, да и только! И что бы значил этот неожиданный поворот в политике властей? И чем это всем нам в дальнейшем грозит? Что — назад к Сталину или, может быть, все-таки еще нет?

А у меня уже тогда возникло, а впоследствии только лишь укрепилось иное, вовсе не политическое этому объяснение. По самым первичным, самым, так сказать, нутряным своим инстинктам Н. С. Хрущев не должен был любить и, действительно, не просто не любил, а терпеть не мог всяких там «высокобровых». А генетики были именно «высокобровые»: сидят там где-то в белых своих шапочках, разглядывают в микроскопы каких-то мушек-дрозофилл, а народу, а партии, а социализму от них что? Какой от них прок? Да еще иронически усмехаются, губы кривят, насмешничают над тобой, когда ты им на это указываешь. Да еще и разговаривают промеж себя на каком-то тарабарском языке… То ли дело «народный академик» Т. Д. Лысенко! Сволочь, конечно, но свой парень, наш. Вон, обещает в скорости всю страну мясом завалить. А что? Чем черт не шутит? Может, и получится, а?

Вот из-за этих-то дрозофилл и случился однажды в собственном доме Никиты Сергеевича грандиознейший скандал, а точнее сказать — «бунт на корабле». На моей памяти этот скандал был, должен подчеркнуть, единственным: никто в семье обычно никогда не противоречил ему, не спорил, разговаривали с ним по большей части вопросами, не позволяя себе никакого красноречия, а в государственные дела, да еще за домашним столом, и вовсе никто, как правило, не встревал — дом на то и дом, чтобы человеку в нем отдыхать. Одним словом, всячески берегли главу семьи. А тут…

Спровоцировал этот скандал, конечно, не он, спровоцировала молодежь: началось с Рады, старшей дочери, а потом в дискуссию, развивавшуюся все время по нарастающей, постепенно включились все — и сын Сергей, ракетчик, и зять Алексей Аджубей, тогда уже, кажется, главный редактор «Известий», и другая дочь Лена, и даже мы с женой, хотя как самые младшие, должен сказать, и менее активно, чем другие. Что со всеми нами тогда случилось — и сейчас не пойму. Надоело, накипело, наверное: все же ведь не чурки с глазами, а тоже все-таки вроде бы думающие, живые люди и совесть какая никакая тоже все-таки еще сохранялась — вот оно и прорвало.