Николай Шмелев - Ночные голоса

Ну, конечно — объятия, смех, поцелуи, возгласы: А ну, покажись, какая ты… Ох, хороша! Чудо, как хороша…

— Валенька, а как, между прочим, тебя теперь называть? — спросил кто-то из нас, усаживаясь наконец за стол. — А то ненароком сморозишь что-нибудь не то…

— Для своих я, мальчики, как и всегда — Валя. А хотите — называйте, как и раньше, «Овечкой», тоже не обижусь… А для чужих — графиня Спинелли, супруга чрезвычайно и полномочного посла, представителя Италии в Комиссии Европейских Сообществ…

И пошли рассказы… Чудеса! Повернулась ее, Валентинина жизнь, оказывается так, как ей никогда и не снилось, причем ни в самых дурных, ни в самых радужных ее снах.

Когда соответствующие службы узнали, что торговый советник посольства Италии в Москве граф Спинелли по уши влюбился в студентку вечернего отделения Института иностранных языков Валентину З. (по тогдашней классификации — девушку без определенных занятий, поскольку она как раз бросила тогда одну работу и искала другую) и даже предлагает ей руку и сердце — ее, конечно, тут же вызвали к институтскому куратору по линии КГБ. Ну, и, конечно, тут же предложили ей сотрудничать, т. е., попросту говоря, стучать на своего будущего жениха, а если получится — то и на его коллег.

Однако «Овечка» оказалась не такой уж и овечкой: сразу и наотрез отказалась от такого сотрудничества. На нее, разумеется, стали нажимать, уговаривать, стращать, грозить ей всевозможными последствиями, но она все равно ни в какую — уперлась и все. Тогда ей пригрозили просто выслать ее из Москвы без всяких разговоров, но и тут она устояла, не сломалась: а, собственно говоря, за что? Что я такого сделала или делаю? Какие такие законы я нарушаю, чтобы меня из Москвы ссылать?

Беседовавший с ней белобрысый, с мутноватыми глазами капитан (а может быть, и майор), — рассказывала она, — лишь как-то криво усмехнулся на весь ее этот детский лепет и, вздохнув, просто-напросто указал ей пальцем на дверь… А через неделю-другую какие-то ловкие молодые люди схватили ее на Остоженке, недалеко от Института, запихнули в машину и увезли, в чем была, в тюремный распределитель. А там ее посадили в камеру к воровкам и проституткам: «Тоже опыт, я вам, мальчики, скажу, не дай Бог…» А через пару недель она, по недавнему вышедшему тогда указу о «борьбе с тунеядством», уже ехала под конвоем в спецвагоне в ссылку, на поселение, на Алтай. А еще через несколько дней она в телогрейке, ватных штанах, в резиновых сапогах и с длинными ременным кнутом в руках уже сидела под осенним солнышком на пригорочке на краю какой-то полуопустевшей алтайской деревни, где ей указано было поселиться, и пасла телят…

Но, как оказалось, плохо знали они, эти ребята из органов, людей, и уж тем более — не наших людей. Думали, небось, что и Валентина, пройдет время, успокоится, и граф в конце концов утрется, и все пойдет само собой, как ему и должно идти на Святой Руси… Как бы не так! Не на тех напали.

Валентина-то, может быть, в итоге и успокоилась бы: «Я, мальчики, просто впала тогда в какой-то ступор, в анабиоз. Уже и плакать перестала: не живу, а сплю. Москва, вы, граф, подвал мой в Замоскворечье, подруги мои — все это было уже, казалось, не со мной, а с какой-то другой Валентиной, а может быть, и просто во сне…»

Но граф-то, граф не смирился и не утерся — вот в чем оказалось все дело! Куда он только не толкался, куда не стучался, не писал — везде отказ: откуда, дескать, мы знаем, куда она уехала? Страна-то у нас большая… И все рыла кругом эти кирпичные, продувные, привыкшие к любому вранью… И в милицию граф обращался, и в МИД, и в Правительство, и даже в ЦК — все без толку…

Но дождался-таки граф Спинелли своего часа! Приехал на какую-то итальянскую выставку в Сокольниках Н. С. Хрущев. А пояснения ему по должности должен был давать он, граф, как главная фигура по этой части в посольстве Италии в Москве. Ну, вот и прижал он советского премьера где-то в проходе между станками и всякими другими экспонатами:

— Никита Сергеевич, мир, дружба — это все, конечно, хорошо. А почему невесту мою без всякого суда и следствия сослали?

— Какую невесту? Куда сослали?

— Не знаю, куда. Мою невесту — Валентину З. И никто мне, ни в какой инстанции, не говорит, куда и за что… Очень прошу вас, Никита Сергеевич, помогите восстановить закон и справедливость, прикажите разобраться. Для меня это вопрос жизни…

Ничего не поделаешь! Пришлось советскому премьеру все-таки с этим делом действительно разбираться. Очень уж большие надежды возлагали мы тогда на сотрудничество с Италией. А тут — такой пассаж…

— И вот, мальчики, сижу я как-то утром все на том же зеленом пригорочке, кнутиком поигрываю, поглядываю на своих теляток внизу. Все в той же телогрейке, в ватных штанах, в сапогах — весна, а прохладно еще, трава только-только пошла в рост… И вдруг, как ангелы Господни, вырастают передо мной две фигуры в форме, с капитанскими погонами на плечах — я даже и не заметила, как они здесь очутились. И правда, что ли, прямо оттуда — с небес?

— Валентина З.?

— Да. Кажется, это я.

— Пожалуйста, пройдемте с нами…

И вечером этого же самого дня, не поверите: я в длинном вечернем платье, в перчатках по локоть, с голыми плечами, в бриллиантовом, родовом, старинной работы колье, подаренном мне женихом — на приеме в итальянском посольстве! На Веснина. В Москве. Это надо же — в Москве!

Подавленные услышанным, мы, помню, довольно долго безмолвствовали, каждый по-своему переживая ее рассказ… Потом один из нас, прервав, наконец, это затянувшееся молчание, спросил:

— Ну, Валентина, а сейчас? Что ты делаешь там, в твоей Италии? Чем живешь?

— Сначала, конечно, просто привыкала, учила язык, учила, как обращаться с домом, со слугами. Училась машину водить, теннису, верховой езде. Потом все больше занималась благотворительностью, общественными делами — это у них, у Спинелли, семейное… А теперь мы в Брюсселе, в Бельгии в основном живем. Там, конечно, уже другая, более, как бы это сказать — официальная, что ли, жизнь. Признаюсь, скучноватая жизнь…

— А в подвал свой в Замоскворечье, часом, не заглядывала, нет? Как он там — стоит еще, твой подвал?

— Нет, мальчики, не заглядывала. Маму и братьев я почти сразу с собой увезла… А так — может, его и вовсе не было, того подвала? Может, он только снился мне?

Лет десять спустя у меня была возможность навести в Риме, в нашем посольстве, справки, как она тут в Италии живет, графиня Валентина Спинелли. Но мне настоятельно отсоветовали разыскивать ее: она, как оказалось, прочно занесена была у них там в так называемый «черный список».

— Надолго? — поинтересовался я простодушно.

— Что значит — надолго? — был ответ. — Не надолго — навсегда.