Николай Шмелев - Ночные голоса

— Это на тебя похоже. А ты попробуй, посиди там подольше, — улыбнулся один из его приятелей.

— Зачем? Ну, сиди я там, мозоль глаза всем, а все — мне. Что я тогда? Каждый день, и они для меня — каждый день… Иногда, конечно, хочется остаться — там тепло, родственники, друзья… Но зачем? Начнется тоска. Скука.

Было уже поздно. Официантка стала убирать со стола посуду.

— Ты ведь нас не выгонишь, нет, хорошая моя? — спросил Сергей Гаврилыч. Большая мохнатая рука обняла ее у пояса и притянула к себе. Она встрепенулась, но бедра ее сами собой мягко подались вперед, почти вплотную к нему, и он не сразу опустил руку…

— Сидите. Кто вас гонит?..

— Нам с тобой расставаться неохота. Где ж еще такую найдешь? У нас в поселке все какие-то кривобокие, смотреть не на что.

— А вы к нам перебирайтесь. У нас, наоборот, с женихами плохо.

— Да за тобой — хоть на край света, только скажи… А пока — неси-ка ты нам еще бутылку коньяку и ложись спать. Мы шуметь не будем, мы тебя тут до утра подождем…

— Слушай, Серго, — вспоминая что-то, опять заулыбался его сосед. — А ты где живешь теперь? У той же хозяйки?

— У нее. А что?

— Да нет, просто так… Ох, баба, Серго!.. Какая баба!.. Тебе повезло, а?

— Не знаю… Я уже решил — не вернусь. Другую квартиру искать буду.

— Почему так?

— Не знаю. Надоела, наверное.

— Смотри… А помнишь, мы с тобой тогда… С девятой буровой ехали… Вместо дня — чуть не трое суток. Я тогда думал — все, хана, не доедем… А она нам баню. Серго, какие веники были! А баня! Задохнуться можно! И по спине так иголками, иголками… А ноги отходят… А потом во всем чистом… И по стаканчику… Черт, до чего хорошо!

— Ха! Хорошо! А сам на улицу — деру! На мороз. Матерился…

— Ты бы мне хоть заснуть дал, жеребец. Я же не бревно… Разве это перегородка?

— Извини, не рассчитал.

— А утром — солнце, чистота. И она за столом усмехается. Гладкая, крупная…

— А ты как бес вокруг нее — Люба, ах, Люба, и такая ты, и такая ты…

— Это я на будущее. Отобью, Серго, увидишь…

— Сам отдам!

— На слове поймаю, Серго!

Опять началось веселье. Сергей Гаврилыч снова хлопал соседа по плечу, откидывался назад, и его живот огромно вздымался кверху и дрожал от хохота, и вместе с ним позвякивала на столе посуда…

Щелкнул репродуктор. Громкий голос отчеканил, что через полчаса будет пристань Комарово.

— Ну так как, борода? Сойдешь со мной или до самого моря думать будешь? — спросил Сергей Гаврилыч. — Я не шучу. Давай лучше к нам: ты действительно нужен. И у нас место хоть немного обжитое, все легче будет, пока привыкнешь. Ну, решайся! А?

Русанов молчал, не зная, что сказать.

— Серго, сколько я тебя знаю? Лет двадцать, да? А ты ведь был женат когда-то… Твои-то сейчас где? — тихо, посерьезнев вдруг, спросил его сосед.

— Там, в Тбилиси. Мы в разводе с женой. И дочь с ней… Дочь в этом году консерваторию кончила. Я уезжал — у нее последний экзамен был. Серьезные старички сидят… Белый зал… И она у рояла…

— Вон, значит, как оно все вышло… А я и не знал…

— Ее этой весной в консерватории распределяли, она говорит: в Комарово поеду. Там за голову схватились — какое Комарово? Где Комарово? Что такое — Комарово? Вот оно — Комарово.

— Приедет?

— Через месяц будет здесь… Ну, борода, если ты никак не решишься — давай я за тебя решу. По последней, и пошли чемоданы укладывать.

Теплоход подходил к пристани. В дожде огни дебаркадера сливались в одно тусклое пятно, но черный берег надвигался, и постепенно огни отделились друг от друга и теперь торчали по краям безлюдного дебаркадера, одинокие и желтые. А дальше была глухая ночь, и не было видно построек, и только далеко в стороне, у стены какого-то склада, встревожено горела голая лампочка. Казалось, никто здесь не ждал их. Не было слышно голосов, и только когда теплоход подошел совсем вплотную, вышел некто в брезентовом плаще, принял конец и другой конец, что-то сказал хрипло и так же равнодушно ушел обратно. Теплоход немного поерзал у причала, потом густо взбил винтом масляную воду и затих. Дремотно шевелилась вода, и в такт ей кряхтел дебаркадер, нежилой и по-стариковски печальный. Пахло отсыревшими досками…

— Ну, всего.

— Всего, Серго. Скоро свидимся.

— Непременно.

Из темноты выступила та девушка-официантка и робко сказала:

— До свидания.

— До свидания. — Сергей Гаврилыч и ей подал руку, и отвернулся от нее так же спокойно и привычно, как и от других, и, взяв чемодан, пошел по сходням.

«Наверно, так и надо, — думал Русанов, идя за ним. — Кончилось одно, началось другое. И не надо оглядываться, и медлить, и пытаться утащить с собой хоть что-нибудь из того, чего уже нельзя взять. Лучше сразу оставить все там, откуда ушел, и уже больше не помнить потом и не сожалеть. Круто, в разные стороны — так все-таки, наверное, милосерднее…»

В гостинице все уже спали. Стучать им пришлось долго, пока в одном из окошек не зажегся свет, и чья-то тень скользнула по занавеске. Неуверенная рука раз и другой ткнула ключом в замок, дерматиновая обивка подалась назад, и их впустили.

В нос шибанул тяжелый дух жилья, густой и кислый, и кто-то громко храпел в одной из комнат — этот храп был слишком велик для маленькой деревянной гостиницы. Старушка, открывшая дверь, сонно смотрела на них, плохо понимая, наверное, кто они и зачем. Потом она прислонилась к стене и опять закрыла глаза, но когда они перестали топтаться и отряхиваться, она чуть шевельнулась и невнятно, как будто издалека, сказала:

— Мест нет.

— Совсем нет?

— Совсем.

— А что нам делать?

— Не знаю.

— Куда нам идти, старая? Ночь на дворе. Дождь.

— Не знаю. Мест нет.

— Мы не уйдем.

— Дело ваше. Мест нет. Вон даже в дежурке лежит один.

Сергей Гаврилыч кипятился, доказывал, что не может быть, чтобы совсем не было мест, говорил что-то про бронь и просил отдать ее им и, наконец, стал совать старухе деньги. Но она качала головой, не отделяясь от стены, и так же сонно, медленно отводила руку с деньгами…

Опять они были на крыльце. Сергей Гаврилыч курил и чертыхался. Русанов стоял молча.

— Что ж стоять, пойдем, борода… Тут не очень далеко живет одна…

Идти, наверное, действительно было недалеко, но дождь разошелся вовсю, и когда кончился поселок и деревянные дощечки тротуара, ноги сразу потонули в грязи. Грязь хлюпала, ноги разъезжались, чемоданы мешали идти, и дорога теперь казалась нескончаемо длинной. Вокруг была чернота, без огонька и без голоса, и только ногами Русанов чувствовал, что они лезут на какую-то скользкую гору.

Сергей Гаврилыч шел молча, спина его криво сутулилась, оттянутая вбок чемоданом. Вскоре он стал останавливаться, и если сначала он еще держал чемодан на весу, то потом уже без разбору ставил его в грязь и так стоял неподвижно, а в груди его что-то хрипело и булькало. Русанов попытался взять у него чемодан, но он не отдал.