Хуан Васкес - Нетленный прах

Карбальо же, будто отгадав мои мысли (а в преображенной атмосфере этого жилища, под призрачным неоновым светом я не мог решительно отвергнуть подобную возможность), сказал:

– Вот отсюда, вот через эту дырку в голове вылетела его жизнь. Невероятно, а? Вы должны гордиться, Васкес, – пошутил он. – Потому что очень мало кто в мире видел это. Да и тех уж нет с нами. Вот, например, того, кто дал мне это.

– Доктор Луис Анхель Бенавидес.

– Упокой, Господи, его душу.

– Это он вам оставил череп?

– Он использовал его на занятиях. Я был не просто его учеником, в последние годы я был его доверенным помощником, его спутником… и опорой. И, кроме того, я разбираюсь в этих вещах. Я – тот, кто знает, как их применять. Тот, кто умеет извлекать из них пользу. Так что – да, он оставил это мне. Не надо так удивляться.

– Что значит «эти вещи»? – спросил я. – Что значит «применять их», Карлос? Почему «их»? Он оставил вам что-то еще? И как это все попало к доктору? Почему это оказалось у него, если в год смерти генерала Урибе он еще не родился?

Я видел, как он думает, и почти слышал, как проворачиваются колесики в его мозгу, покуда Карбальо оценивал риски и степень моей надежности и пытался прочесть по моему лицу, чтó я сделаю (или чего не сделаю) с полученными от него сведениями.

– Мне кажется, нам не следует торопиться, – вымолвил он наконец. – Недаром же говорится, широко шагаешь – штаны порвешь.

– Не понимаю вас, Карлос. Это просто великолепно, не в обиду вам будь сказано. То, что я держал череп в руках, что смог прикоснуться к нему… Я по гроб жизни буду вам благодарен за эту возможность. Однако не могу в толк взять, как это соотносится с нашим проектом.

– Вы в самом деле благодарны мне?

– Безмерно, – ответил я.

Кажется, это было первое слово, произнесенное мною искренне. Ибо именно так я чувствовал: оттого, что у меня в руках оказались эти останки и мои живые пальцы дотронулись до этих костей, меня просто захлестнули чувства, которых я не испытывал с того дня в 2005 году, когда увидел в доме Бенавидеса позвонок Гайтана, однако теперь я вступил в этот контакт с реликвией во всеоружии собственного опыта, обогащенного девятью годами, минувшими с тех пор. И потому сейчас, сидя в этой комнате, куда уже начал проникать через окно свет зари, держа в робких пальцах череп генерала Урибе Урибе, я почувствовал, что жизнь повела меня по совершенно неведомой стезе, и одновременно – что поле моего зрения сужается и что-то ускользает от меня, как бывает, когда, стремясь рассмотреть получше детали картины, подходишь к ней слишком близко.

– Что же… это многое меняет, – сказал я. – Я возьму книгу с вашего разрешения, постараюсь прочесть как можно скорее, верну и тогда поговорим.

– Нет, это невозможно, – ответил Карбальо. – За пределы моего дома книга не выйдет.

– Что же вы мне предлагаете? Приходить сюда и читать? Как в публичную библиотеку?

– Почему вам это кажется таким нелепым? – возразил Карбальо. – Я возвращаюсь домой в пять утра. Будем встречаться здесь, а, покуда я сплю, вы будете читать. А потом обсуждать. Мне очень жаль, но другого способа нет, потому что книгу, повторяю, выносить из этого дома нельзя.

Я собирался было возражать, но вовремя вмешался здравый смысл: этот человек, считая, что принуждает и заставляет меня, предлагает мне проводить по несколько часов в день у себя в квартире, фактически в одиночестве. То есть, покуда он спит и избавляет меня от своего присмотра, я получаю возможность безнаказанно обшарить весь дом, каждый уголок его – и отыскать пропавший позвонок Гайтана. Только идиот мог бы отказаться от подобного предложения.

– Начнем завтра? – спросил я.

– Ну, если вы все взвесили…

– Я взвесил. Но меня кое-что смущает.

– Что именно?

– Чем заменили этот фрагмент в черепе Урибе? В протоколе вскрытия сказано, что череп реконструирован.

– Реконструкция не подразумевает возвращение теменной кости на место. Я, слава богу, всего насмотрелся на занятиях у маэстро Бенавидеса. Существует, к примеру, банк костей. Когда мы забираем у трупа какие-нибудь кости для этого банка, мы реконструируем скелет с помощью палки от швабры и пакли. Видите ли, когда я много лет тому назад начал плотно общаться с маэстро, узнал немало такого, о чем даже не подозревал. К примеру, обнаружил, что в хирургических отделениях имеется холодильник, где хранятся теменные кости. Вот такие же, как эта. При черепно-мозговой травме снимают кусок черепа, чтобы мозгу было куда, грубо говоря, «отечь», чтобы у него от внутричерепного давления не полопались все сосуды и пациент бы не умер. Потом, когда отек спадет, кость вернут на место. А если фрагмент в это время почему-либо нет возможности хранить в холодильнике, его вшивают в брюшную полость, где он защищен тканями от инфекций. Можно извлечь у пациента кусочек кости и прикрыть это место кожей. Никто ведь не полезет проверять, насколько тверд череп у такого-то сеньора. Мне думается, именно в таком виде покоится в своем склепе на кладбище Сентраль и генерал Урибе.

Вернувшись домой, я задернул шторы в своей комнате (жены с дочками не было дома: и к лучшему, потому что у меня не было ни сил, ни достаточной ясности в мыслях, чтобы кому-либо объяснять случившееся), и тут вдруг на меня навалилась неимоверная усталость, накопившаяся за всю эту бессонную ночь. Я заткнул уши синими берушами, которые использую, когда сажусь писать, и лег в постель. Поначалу еще опасался, что, как ни измучен я был, обуревавшее меня возбуждение прогонит сон. Но уже мгновение спустя потерял связь с реальностью и заснул так глубоко и крепко, как не спал, наверное, с юности: погрузился в сон, похожий на действие анестезии; утратил представления о времени и пространстве; исчез в некоем нигде , в месте, где нет тебя самого и никого, кто знал бы, что ты спишь; ушел в какие-то края, только вернувшись из которых понимаешь, как же настойчиво тело твое требовало отдыха. Это был сон без сновидений, откуда сначала так трудно выплыть, а потом не понимаешь, где ты и кто ты, и тебя охватывает острое чувство одиночества, и накатывает грусть, и так хочется, открыв глаза, увидеть рядом кого-то, кто поцелует тебя и поцелуем напомнит, где мы, какой жизнью живем и как повезло, что нам по счастливому случаю досталась именно эта жизнь, а не другая.

Вечером я позвонил доктору Бенавидесу. Когда я рассказал обо всем, что видел у Карбальо дома, в трубке повисла мертвая тишина.

– Теменная кость, – наконец выговорил Бенавидес. – Она у него.

– Вы знали о ее существовании?