Мона Авад - Зайка

Места, мимо которых мы проходим, страшные. Но иначе до «Пинкберри» не дойти, приходится пройти весь этот ужас, и мы проходим очень быстро, а про себя шепчем «Пинкберри, Пинкберри, Пинкберри». Здесь нет ничего милашного, в духе Пинки Пай, или прекрасно-пугающего, в духе молодого Марлона Брандо. Мы жмемся друг к дружке, проходя мимо страшных тату-салонов и витрин заброшенных магазинов. Мимо старушки с татуировкой паука на шее, о которой, конечно же, вспомним в одном из наших рассказов на следующей неделе. Она ждет автобуса, и мы сразу представляем себе, какой он грязный и страшный и что поедет она на нем в дом, где, уж конечно, всюду валяется мусор и бегают еноты. Она усядется в этом царстве грязи и будет есть мерзкую склизкую еду прямо из банки. Зайка, обними меня, пожалуйста. Покрепче? Но как бы крепко мы ни прижимались и ни висли друг на дружке, все равно кажется, будто нас нет рядом. Будто мы недостаточно стараемся. Будто мы могли бы прижаться друг к другу еще крепче, еще, еще и еще, пока не треснут ребра, не сплюснутся сердца и легкие, а руки не переломаются. И все равно будет недостаточно. Все равно будет казаться, что мы пытаемся прижать воздух. Пустоту.

Вот тогда-то мы и почувствовали ее. Нет, точнее, учуяли. Сначала мы ее учуяли.

Мокрая трава. Дерево.

Мы уже почти спустились с холма, как вдруг чья-то рука в сетчатой перчатке закрывает нам рот и незаметно утаскивает прочь, в переулок между витринами заброшенных магазинов.

– Только не ори, мать твою, – шепчет нам в ухо голос, обдавая запахом ментоловых сигарет. – Ни единого, собака ты сутулая, звука.

Мы слышим, как зайки зовут нас:

– Зайка? Зайка! Зайка, где ты? Куда ты пропала?

– Зайка? Куда она делась?

Мы хотим закричать: «Сюда, зайки, сюда!», но пальцы в сетке мешают. Мы слышим, как они оглядываются по сторонам так, что их пышные юбки вздуваются, а свет сияет на их ботиночках с декоративным узором, туфельках на широком каблуке и с ремешком, тяжелых армейских ботинках. Слышим, как они постукивают по тротуару. Они ищут нас.

Мы хотим закричать: «Сюда, Зайки! Мы тут, в темноте! В страшном переулке, где водится бог его знает сколько крыс, пауков и убийц!» Мы выкрикнули бы, но нам страшно, наш рот зажимает надушенная рука, а другая больно сжимает наши заломленные за спину руки. Мы мычим в сетчатые пальцы. Протестующе, недовольно. Да тихо ты , шипит нам в ухо голос, похожий на голос змеи, такой же влажный и свистящий. Если бы змеи умели говорить, у них наверняка были бы такие вот голоса.

– Ну ладно. Идем, – говорят голоса заек в отдалении. – Она нас найдет. Если захочет – найдет.

Мы видим, как Зайка, прищурившись, вглядывается в переулок.

– Зайка? Ты тут?

– Да! – вырывается у нас, но ладонь в сетке тут же крепко зажимает нам рот, заглушая звук.

Мы видим, как Зайка бросает в переулок последний подозрительный взгляд, а потом отворачивается и уходит. Голос у нас над ухом медленно считает до тридцати, а потом хватка ослабевает – и похититель нас отпускает. Мы выбегаем из переулка, посмотреть, куда ушли наши зайки, но улица пуста и, ой, така-ая темная! А затем все фонари внезапно гаснут. И мы совсем ничего не видим!

– Зайки, – шепчем мы. – Ну где же вы?

Мир вокруг темнее, чем когда-либо. Мы потерялись. Мы заблудились, мы совсем-совсем потерялись, нам это…

– Наздоровье, – говорит голос у нас за спиной.

Мы ничего не видим, только темную узкую фигуру.

– Кто вы?

– Да ты что, мать твою, издеваешься? – возмущается фигура, подступая ближе.

Наши глаза постепенно привыкают к темноте. Это девушка. Мы разглядываем ее очень долго, эту наглую девицу. Мы хотим открыть рот и завизжать что есть сил, чтобы нас спасли, но что-то в ее лице останавливает нас. Мы откуда-то знаем ее. Знали еще задолго, задолго до заек. Ее уродство нас зачаровывает. Она уродина, о да, но не только потому, что отобрала нас у заек и помешала веселиться, но еще и потому, что выглядит она очень-очень странно! Наверное, эти мысли проступают у нас на лице, потому что она отворачивается. Ну и хорошо. Мы можем перевести дух. И разглядываем кирпичный переулок. Какое все-таки жуткое место! Но она не выглядит испуганной. Может, потому, что и сама живет здесь, среди крыс, пауков и убийц. Может…

– Хмурая. Я тебя повсюду искала! Где тебя черти носили?

Странно, почему она нас так зовет. Как будто тоже нас знает.

– На занятиях, – пожимаем плечами мы. – Учеба, и все такое. У нас прямо сто-олько дел, ужас.

Мы смотрим, как она корчит гримасу, как будто хочет сказать: «Да за кого ты, черт возьми, меня принимаешь?»

– А как дела у тебя? – спрашиваем мы.

– Я искала тебя.

– О… – мы представляем, как она бродит по переулкам, снимает крышки с мусорных баков и разглядывает содержимое. – А зачем?

– Потому что я чуть с ума не сошла, так волновалась!

– Не надо было, – говорим мы.

– Что?

– Не надо было.

– Хмурая, ты, блин, исчезла с лица земли на целых два гребаных месяца, и… Что это на тебе надето?

Мы опускаем взгляд на наше платье. Оно покрыто узором из котят в маленьких коронах, потому что, ну, вы понимаете, котики правят миром. И оно голубое, точнее, лазурное, цвета самого яркого и счастливого неба в мире. Того, под которым эта девица, наверное, никогда не жила. Судя по ее внешнему виду, она жила под суровым и свинцовым небом. Всю жизнь. Она считает, что небо должно быть именно таким. Да. Другого ей и не надо. Есть такие люди.

– Платье. Красивое, – говорим мы и хотим немного повертеться в нем, но спохватываемся – нет, нельзя, только не перед этой девицей. В ее присутствии нам почему-то не ловко вертеться и красоваться. Наши руки каменеют и прижимают юбку к ногам. – Твое тоже.

– Лгунья, – говорит она.

– Нет, – говорим мы, хоть и правда только что соврали. Платье у нее отвратное, на вид будто кусок темной рваной ткани. – Оно прекрасное.

– Ты понимаешь, что тебя в секту втянули? В самую настоящую гребаную секту!

Это слово так больно режет нас по ушкам, что мы зажимаем их и начинаем громко напевать песенку из последнего мультика «Диснея». Теперь он наш любимый. Хоть мы и посмотрели его совсем недавно, с тех пор пересмотрели еще раз пятьсот. Он про двух сестер, живущих в снежных краях. У одной из них леденеет душа. Это экранизация сказки. И хоть сама сказка – темная и страшная, как этот переулок, в мультике был говорящий снеговик и много песенок, которые мы теперь часто напеваем. Прямо сейчас мы поем ту, которую поет главная героиня, когда запирается в ледяном замке и принимает то, что у нее ледяное сердце. Она хочет измениться, но не может. Потому что ее сердце обратилось в лед.

– Да заткнись ты уже наконец, Хмурая!

Начинается дождь. Сильный. Видимо непогода по пятам следует за такими, как она. Вид у нее шлюховатый и мрачный, вот и небо, глядя на нее, мрачнеет, набухает тучами, залетевшими от всей этой мрачности, и поливает нас обеих грязным дождем.